42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

«Ду-ду, поезд гудит, мама едет», – повторяет изредка Дуняша машинально, сопровождая каждый поезд, и товарный, и скорый, этим восклицанием. Ей скучно, она зевает. Скоро идти доить корову, поить в душной кухне ушастого телёнка, влить молочка котятам, и, наконец, поставив в столовой глиняный кувшин с парным молоком и горшок с кашей, звать Наташу ужинать.

Ложится спать очень долго. Сперва снимается пышное шерстяное платьице-шотландка и надевается халатик для умывания. Нацеживается из остывающего самовара зелёная кружка воды для зубов. Достаётся с полочки Наташино мыльце-медвежонок. У него уже смылись мордочка и две лапы, и каждый раз Наташе жалко бедного зверька, который скоро сделается просто длинненьким обмылочком, как те, что остались от всех кошечек, петушков и собачек, что лежат теперь в коробочке над умывальником.

Отрывок 3.

Есть ещё несколько девочек, интересующих Наташу. Дочка начальника станции Кира Гопенко, весёлая, с вечно растрёпанными косами, в дорогих вышитых платьицах. Она гуляет по утрам со своей мамой в городском саду у вокзала, и ей не стыдно быть растрёпанной. С мамой это не стыдно. Когда Наташа убежала однажды утром непричёсанная в монастырский сад, Дуняша долго ворчала: «Бесстыдница, в церкву пойдут народ, скажут: „Вот, без матери растёт“». Со слов Дуняши Наташа постепенно убедилась, что расти без матери – стыдно. Самое же трудное было разговаривать с чужими мамами. Обычно её обнимали за талию, притягивали к себе, поправляли за ушком выбившуюся кудряшку или смятый воротничок и спрашивали, как тогда, на ёлке у начальницы гимназии: «А ты, Наташенька, маме часто пишешь? Не ленишься?» Дуняша сказала, что папа готовит тебя в гимназию. Теперь ты большая и умеешь хорошо писать. «Мама где теперь? В Москве? Ты наверное скучаешь?» Высвободившись молча из-под ласковой руки, Наташа уткнулась в поставленную перед ней хозяйкой чашку чая…

Потом Наташа подросла, и мама…

Отрывок 4. Без даты.

…(Хозяйка) размешала сахар в её чашке и, взяв вазочку, положила ей в чай несколько ложек приторного клубничного варенья: «Кушай, детка». Чай сделался мутный и такой сладкий, что у Наташи защекотало в горле. Наташе очень нравилась дочка начальницы Любочка. Сидя в уголке за столом с недопитой чашкой, она видела в открытую дверь, как Любочка в широком газовом платьице и носочках на тонких ножках с прыгающими мышцами, смеясь, задувала свечку на ёлке. Воск капал, ёлка качалась, свечка не хотела тухнуть, и Любочке было очень весело.

Потом начальница захлопала в ладоши. Дети столпились вокруг Любочки, и она изящно наклонилась, подняла смуглую ручку: «Зима. Крестьянин, торжествуя…» Голос был низкий и мягкий, тёплый. Потом выступил мальчик, потом ещё девочка, и, наконец, вызвали Ната…

Бабушка, твоя рукопись обрывается.

К броду

1

Не дописано и неизвестно, что прочитала Наташа, но я тебе скажу: я точно знаю, что она прочитала! Она прочитала: «По синим волнам океана, лишь звёзды блеснут в небесах…» И ещё много других стихов и даже рассказов она прочитала и прочтёт, и даже напишет, но потом сожжёт. Но давай вспомним, что же было раньше, иначе непонятно, почему Наташа так долго ждёт маму и ходит ночью по пустому перрону, глядя на огни паровоза. А он пыхтит грозной отсечкой, и снизу, дрожа, падает на влажные шпалы костровой отсвет.

Тогда они ещё жили в Козельске. Уже темнели к осени ночи, и поезда ещё раскатистей проносились и гремели по двухфермовому мосту через Жиздру. А утрами туманы стелились по пойме и шаровые кроны ивняков громоздились резными грядами: ближе – чётче, дальше – бледнее и призрачней.

Наташе только два с половиной года. Сильные прошли дожди, но вода в Жиздре, перемыв песчаные броды, уже вошла в берега и вычистилась. Туман прожгло солнцем, разнесло ветром, и вот мама, выкатившись из Козельска, несётся на телеге, похлёстывая серую в яблоках кобылу и не обращая внимания на вцепившуюся в телегу тётю Лёну, золовку и учительницу, которая непонятно зачем оказалась в тот день в телеге. (Бабушка, какие имена были, – тётя Лёна, дядя Геня, с каким милым вывертом, сейчас так не говорят!)

Мама летела к броду через Жиздру, чтобы попасть в Оптину пустынь к одному из старцев – просить совета как жить с Иваном Иванычем, Наташиным отцом, человеком очень своеобразным и сдержанным до чёрствости.

2

Ивы кудрявые, небольшие, растущие сплошной грядой. Есть отдельные, высокие и раскидистые с тонкими листьями, сквозистые и будто серебряные. Когда они трепещут, то похожи на косяк сельдевых рыб в океане, попавших в трал, – так Иван Иваныч говорит. Ивы вообще разные, Вера эта замечает, но не знает ни одного названия, кроме вербы. Зато Иван Иваныч знает всё… Ходячая энциклопедия…

Вот и луговина берега, под ней исхожено копытами, на крупном тёмном песке втоптанные коровьи лепёшки, овечий горошек, блестящий маслинками… Вода прозрачная в желтизну, и под ней песчаная коса, резная волнистая рябь. Коса обрывается ступенькой…

«Почему он такой чёрствый?! И как хочется быть ему нужной! Я могу. Могу. Почему такое несовпадение? Как мы так по-разному устроены – мужчины и женщины… Нет ничего более грустного, чем давать тепло, когда оно не нужно. Я думала, будем сидеть вечером, разговаривать, я буду рассказывать о своих чувствах… Другой женится на капризуле, а та ничего не делает, только мигрениями страдает и спит до обеда. И он с ней носится как с писаной торбой. Почему в любви всегда кто-то побеждённый?»

Самое подходящее слово для Наташиной мамы – безобидная. В детстве средняя сестра Люся её обижала, на одной из фотографий Верочка сидит с особенно напряжённым лицом – Люся пихает её ногой. Или говорит: «Давай играть в гости – приготовь кукольную игру». Та приготовит, ну, конечно, и пряничек какой-нибудь припасёт – а Люся съест и уйдёт. Никакой игры. И всё равно выросла добрая, как про неё говорили, «патетическая» и чуть-чуть бестолковая – «вечно этот Верушок всё напутает». И очень домовитая, хлопотливая, трудовая, вечно всё шьёт-перешивает, готовит, убирает. Внешность мягкая – глаза карие, сама высокая, полноватая. Лицо полное, вытянутое, пространство меж носом и ртом долгое. Она третья по старшинству сестра, а замуж вышла поздно, засиделась в девках, поэтому особенно мечтала о замужестве, копила тепло.

«Да, – в который раз думает Верушок, – Иван Иваныч честен. Че-стен. И образован до доскональности, и знает в совершенстве не только про океаны, а и про всё, что вокруг. Про каждый