Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

из жизни. За три года ни одного письма. Почему? Ни мать, ни она не ответили даже на мое приглашение приехать погостить. Это странно и обидно. Почему мне сейчас все это лезет в голову? Разве об этом надо сейчас думать? Сижу, разбираю французские фразы на «туалетных» квадратиках. Quelle heure est-il?[90] Сколько мне еще ждать?

Кажется, вечность прошла. Как здесь холодно. Может, обо мне забыли? Постучала в дверь. Постучала сильнее. Не слышат. Зато принесли поесть. Просунули в отверстие, как в кормушку. Даже не видела кто. Только руку. Они полагают, что человек в таком зловонии может есть? Это завтрак или ужин? Здесь совершенно теряется ощущение времени. Впрочем, если ожидание затянется, то лучше подкрепиться. В миске желтая каша и какие-то белые кусочки. Свиной жир. И ложка жирная, грязная. Нет, не буду. Пусть уносят.

Может, уже во всем разобрались, но так долго приходится ждать, потому что в отпуске или в командировке какой-нибудь главный чиновник, и без его подписи нас отпустить не могут? Здесь ведь еще такая бюрократия! Впрочем, как это по-русски? В чужой монастырь со своими правилами не ходят. Наша бюрократия еще хуже.

* * *

Все ужасно. Так, успокоиться. Но все как в кошмарном сне. Я хочу проснуться и не могу. Следователь Гиреев вежлив, знает английский, сказал мне, что учился на психиатра, но он безумен. Требует от меня подписать «показания». Они уже напечатаны — о том, что мы якобы шпионы и посланы в СССР для диверсий, вредительства и свержения советской власти. Идиотизм! Свержение советской власти! Я сказала, что мы приехали сюда всей семьей, что честно работаем в СССР с 1933 года по приглашению правительства, что нашими усилиями построена первая оранжерея города-сада, что я профессиональная акушерка в третьем родильном доме и помогла родиться тысячам советских детей, что Кристофер все силы и время тратит на строительство оранжерей города-сада. И что следователь может поехать и увидеть их, опросить всех инженеров, рабочих и сотрудников Агропрома в Москве, сколько сил и жизни Кристофер потратил на город-сад. И после этого мы — wreckers, «вредители»?! Ну не смешно ли? Нужно пожаловаться на незаконные действия этого следователя. Он сказал, что Кристофер, Камилла, Кронвальдсы — «вся ваша подпольная контрреволюционная организация» арестована, раскаялась и подписала признания. Это бред. Я спросила, когда же они успели провести расследование, если Кристофера только увезли? Он не слушает, все мои доводы игнорирует. Часов в кабинете нет. Я сказала Гирееву, что я знаю, как они схватили Кристофера на улице, что это незаконно, это похищение, а не арест. Следователь не слушал, а требовал от меня подписать бумагу. Он шантажирует тем, что нас якобы расстреляют, если не подпишу. Я сказала, что расстрелять действительно могут только того, кто подпишет подобную гнусную ложь на самого себя. И какой же адвокат возьмется защищать невиновного человека? Это же как подписать собственный приговор. Во имя чего, зачем? Зачем ему это нужно? Я ничего не понимаю. Сказала, что я требую адрес детприемника, куда увезли мою дочь, она маленький ребенок, это не только противозаконно, но и жестоко! Сказал, что «о ребенке позаботятся». Я потребовала немедленной встречи с мужем. Или у советских граждан уже нет никаких прав? Он ответил, у «врагов советских граждан нет никаких прав». Сказала, что без решения суда никто не имеет права называть честного гражданина врагом. Потребовала предоставить доказательства, должны же быть хотя бы какие-то доказательства? Боже мой, он сказал: «Вы пытались получать инструкции от этих людей» — и выложил на стол вскрытые конверты. Мои письма матери в Лондон, мои письма Маше и Флоренс. Их ответы! «Ваша переписка с вашими инструкторами — Эстер Фогель и Марией Козинцевой, бежавшей в Великобританию из СССР, а теперь — лидером белоэмигрантского подполья и координатором готовящихся диверсий». Меня начал бить истерический смех. Так вот почему все мои письма маме в Лондон, Маше и Флоренс в Гранчестер оставались без ответа!

— Но это моя мать и моя подруга. Вы же наверняка читали наши письма. Там о совершенно личных вещах!

— Так и пишутся инструкции, зашифрованные под личную переписку. — И повернулся к своей машинистке: — Запиши: подтвердила личное знакомство с координаторами диверсионного центра в Великобритании.

Мне кажется, он хочет засудить нас во что бы то ни стало. Я сказала, что требую встречи с Кристофером, с Эльзой или Тео. Или с Камиллой. И отказываюсь отвечать на какие-либо вопросы вообще, пока мне не дадут встретиться с мужем! Следователь ответил: «Ваш муж сломал ногу и находится в больнице». Я не выдержала. Я закричала, что, конечно, ногу ему сломали здесь, чтобы заставить подписать явную ложь, если он вообще что-то подписывал, во что я не верю. Я взяла себя в руки и потребовала разрешить мне немедленно позвонить в Москву, товарищам Кристофера, представителям Коминтерна: Поллиту, Расту, лидерам британской компартии. Только один телефонный звонок, это все, чего я прошу.

Тогда Гиреев передал мне бумагу. Представители Коминтерна и руководство британской компартии заявляли на английском и русском, что сожалеют о потере бдительности и о том, что так поздно обнаружили шпионскую организацию, действующую под прикрытием строительства города-сада. Там стояли наши имена. Я узнала подпись Раста. Невероятно. Он же принимал Кристофера в компартию, он встречал нас в Ленинграде, он знает, как активно Кристофер организовывал в Кембридже Марш голодных, забастовки печатников, водителей автобусов и официантов! Это письмо — подлое предательство. Следователь сказал: подумайте о своей дочери. Я потребовала адвоката. Гиреев, машинистка и охранник, который тоже присутствовал там, прыснули от смеха, как будто я сказала что-то смешное. Зачем и кому было нужно нас оболгать? Сначала я думала на Александру, но теперь мне кажется, что это кто-то другой.

* * *

…много раз засыпала и просыпалась сколько времени прошло не знаю забывают подать к каше ложку как же есть кашу без ложки перестала есть вовсе от голода ночью такая головная боль что я почти ослепла под черепом словно динамит взрывают нижней рубашкой туго перевязала голову холодно но полегче кричу чтобы позвали доктора бесполезно принесли кашу ела ее рукой сложив три пальца вместе как горилла в зоопарке лучше так чем головная боль

Мысли превратились в раскаленный обруч, обхвативший голову.

…не стало больше времени исчезло не было окна ничего не знать об Алисе и Кристофере это пытка хуже голода и боли пусть плечи в синяках знала биться об дверь бесполезно но это действие у меня еще есть воля на это действие я еще человек тогда я начала понимать птиц бедный жако Троцкий в клетке если в камере шум еды вовсе не приносили