Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

что он все видит. И никогда не спит. И посылает своих дау убивать людей голодом. Коркыт ата помогает людям от них убежать. И ана и мальчик плакали от радости. И им дали сладкого кумыса напиться, и мальчик хотел выпить целый курдюк, но Коркыт ата сказал, что много нельзя. И посадили их на лошадей и повезли. Долго ехали. Мальчик заснул, слабый был. Проснулся, а они уже у Аулие-Агаш — Дерева с белыми кыйма. Их для Тенгри привязывают, чтобы он увидел, о чем люди просят. А под ним нора под землю, точно как в сказке про девчонку Ханна апа. На вид вход маленький, но даже всадник проедет, если Тенгри пустит. А дальше… Как по-русски «дом внутри горы»?

— Может, пещера? — помогла Анастасия.

— Ну вот. И все блестит. Красиво там, темно. Коркыт ата с огнем впереди. Тепло стало. Озеро под землей горячее. Палец мальчику обожгло водой. Ехали-ехали и выехали. А там, ёп твою мать!

— Манар!!!

— Прости, аже. Видят: степь зеленая, как весной. Везде цветы. Красные. Не знаю, как по-русски сказать.

— Ромашки? — неуверенно предположила Рая, что-то смутно припомнившая.

— Вот дура ты, Райка, ромашки белые, я знаю, — сказал Митя.

Манар приподнялся и окинул свою аудиторию сердито:

— Не мешайте! А то не буду рассказывать. Акыну не мешают.

— Ну ладно, ладно, не хнычь. Рассказывай.

— Вот. А небо там синее и облака белые, как свежий иримшик. Не знаю по-русски. И не холодно там и не жарко. Юрты богатые. Много юрт. Детей много. Люди все красивые, веселые, толстые, живые. У них праздник, мейрам. Верблюды, овцы, кони — все радостные, у всех еда, вода, счастье. И стали мальчик и ана там жить в большой юрте. Коркыт ата учил мальчишек понимать, что говорят звери. И мальчик научился. И еще Коркыт ата сказал: «Албасты, что сидит в Красной Башне, очень сильный, но тут он нас не достанет». А там пахло вкусно очень, и кипели огромные котлы.

— Давай дальше, Манарка, ели-то что? Люблю про еду, — потребовала Рая.

Кроме взрослых, не спали только она и Манар. Остальных уже усыпила сказка.

— Тут я побежал к огромным казанам, там женщины варили манты. Каждая манта большая, как миска. Внутри — мясо.

— Здорово!

— Каждый казан — ну как с три этих печки, и так мальчик наелся, так наелся! Много еды в Счастливой долине. А потом мальчик попросил Коркыт ата сделать, чтобы у аны ухо опять отросло, и она опять стала красивая, но Коркыт ата сказал, что мальчик это должен сам. Мальчик сказал: «Что я должен сделать? Скажи, Коркыт ата». Но он сказал: «Пока не время». И луна много раз менялась, много раз, а потом Коркыт ата позвал мальчика и сказал ему так: «Теперь время. Хозяин Туманов идет. Возьми верблюда Рыжий Ветер. Иди обратно к святому Дереву. Там Каскыр ата, это значит Отец Волков, охотится на дау, что послал Албасты. Скажи ему, чтобы не трогали главного дау. Пусть он отведет тебя в Долину Горя в свое становище. Иди с ним. Живи там. Голодать не будешь. За верблюда не бойся — он сам вернется в Долину. Кто в Счастливой долине бывал, всегда найдет дорогу. «А что я должен делать в Долине Горя, Коркыт ата?» — спросил мальчик. А он ответил: «Там и увидишь. А когда все сделаешь и вернешься — твоя ана опять станет красавицей, какой была. «И ухо вырастет?» — «И ухо вырастет. Но ей не говори ничего». Мальчик матери ничего не сказал и пошел. И пришел в Долину Горя и стал там жить и ждать. И все.

— И все? Глупая сказка, — засыпая, пробормотала Рая.

Ханна закрыла глаза. «Не от мира сего», — говорила о Манаре Анастасия Борисовна, больше всего любившая в нем именно это — чужеродность лагерному «миру сему».

Вскоре уснул и Манар, отвернувшись к стене.

И Ханна услышала сквозь сон голос Анастасии, печальный, с неожиданной страстью:

— Вы можете считать меня помешанной идеалисткой, Ханна Александровна, но пока дышу, буду стараться заронить в них семена. Чтобы проросло хотя бы что-то. Вы заметили, что я всегда даю детям выбрать из нескольких предметов, принять решение из нескольких возможных вариантов? Знаете почему? Потому что любой выбор, даже самый малый, это свобода.

Несмотря на то что они спали на топчанах рядом второй год, обе продолжали называть друг друга на «вы» и по имени-отчеству. Для Анастасии это было почему-то важно. Поначалу всякий раз, когда ее называли по отчеству, Ханна вспоминала контуженного отца, склонившегося над верстаком с деревянными кукушками, и думала, что в этой земле оказалась неожиданно связанной с ним.

— Понимаете, Ханна Александровна, раб выбирать не умеет, его не учили, поэтому он выбора боится. Свобода — это навык, это привычка, и раб этим навыком не владеет. Он его боится, как боится воды неумеющий плавать. Свободе можно научить и нужно учить, давая человеку выбор, с детства. Мы с вами здесь делаем очень важное дело, не смейтесь. Ваши рассказы из Кэрролла, мои сказки Пушкина, которые теперь они уже услышали, этого уже не изменить. Дети никогда не бывают потеряны, даже взрослые не всегда, как считает одна известная религиозная концепция. А дети… Трава пробивается даже сквозь бетон. Всходы будут. Это самый восприимчивый возраст! Сейчас в них закладывается все. Еще год-два, и их будет гораздо труднее отучить думать.

Печка гудела — к сильному ветру. Дети спали. В детском бараке пахло тяжело, но не было невыносимого смрада переполненного, давно не чищенного обезьянника, как во взрослых бараках.

Ханна не знала, что ответить, да Анастасия, кажется, ответа и не ждала.

— И еще. Я давно хотела вам сказать, Ханна Александровна. Я все понимаю. Вам столько пришлось пережить. Ваша дочь, муж… Но прошу вас, прошу вас, не думайте плохо о нашей стране. Не держите на нее зла. В ней много добрых сил. Эти бесы временно. The time is out of joint. Вы знаете, мне стало казаться, что все-таки прав Шекспир, а не его русский переводчик. Не «распалась связь времен», а именно «время вывихнулось». Нужны врачи, травматологи. Врачи придут и «вправят» жестокое время. И люди одумаются и ужаснутся, как разбуженный лунатик, который убил во сне. Морок спадет, вы не думайте! В нашей стране никогда не могли до конца убить все живое, вы не думайте, — с бесконечной убежденностью сказала Анастасия Борисовна.

Ханна закрыла глаза. Если она не уснет сейчас, завтра целый день станет мукой.

— Я не думаю. Я давно ни о чем не думаю. Спокойной ночи, Анастасия Борисовна.

— Спокойной ночи, Ханна Александровна.

Надо спать. Завтра суточное