Карфагенский мореход - Александр Васильевич Чернобровкин

Договорились, что привезет первую партию после полуденного отдыха. Еще не очень жарко, но эллины свято чтут традицию.

Когда я вернулся в порт Пирей, купец Демотим уже был там. Он приехал с двумя подручными на двухколесной телеге с высокими деревянными бортами, запряженной двумя мулами. Один из работников, молодой парень с глуповатым лицом, постоянно шмыгал и тер нос тыльной стороной ладони. То ли простудился, то ли аллергия. Они заканчивали проверять ткани, разматывая и осматривая каждый отрез. Пока замечаний не было, потому что по время покупки в Соре то же самое проделал Элулай, как грузовой помощник капитана. За это он стал получать на шекель больше.

— Все в порядке, — проверив последний отрез, подтвердил Демотим и приказал своим работникам грузить ткани в телегу, а сам зашел в мою каюту, где высыпал на стол из большой кожаной сумки, висевшей на ремне через плечо, золотые дарики и серебряные драхмы и начал отсчитывать.

Сперва выбрал семьдесят дариков, которые идут по курсу двадцать пять и шесть десятых драхм за один. Остальное выдал серебром, начав с декадрахм. В итоге в мой деревянный сундук, изготовленный из ливанского кедра в Соре и стоявший под кроватью, перекочевало почти шестьсот грамм золота и семь с лишним килограмм серебра.

Следом прикатил на арбе, запряженной одним волом, плотник с сыном лет четырнадцати и досками и брусьями. Взгляд у вола был печальный. Его тут же выпрягли и отпустили попастись на зеленой травке, растущей на берегу по обе стороны от пирса. Плотник спустился в трюма, измерил их длину и ширину и вместе с сыном принялся распиливать доски бронзовой лучковой пилой без перерыва на отдых в полдень. Когда на другой арбе, запряженной двумя волами, торговец вином привез первую партию пифосов, им оставалось только сделать в продольных досках вырезы для поперечных и сочленить их.

После второй ходки стало понятно, что я недооценил свои трюма. В них влезает тридцать четыре пифоса. Они были светло-коричневого цвета с четырьмя ушками с круглыми отверстиями ниже горлышка и такими же выше дна, чтобы продевать веревки и поднимать, грузить. Между ними малость выпирают четыре горизонтальные полосы, напоминающие обручи, соединенные волнистыми линиями. Горлышки запечатанными глиняными крышками, залитыми на стыках сосновой смолой. У амфор еще и бока покрывают смолой, чтобы не проникал внутрь воздух, не портил вино. Из-за этого у него появляется смолистый привкус, который одни считают недостатком, другие достоинством. В будущем для вторых будут делать специальное белое вино «Рецина», добавляя смолу в сусло на стадии брожения.

Солнце уже приближалось к горизонту, поэтому я расплатился с плотником за изготовленные клетки для пифосов и с виноторговцем за привезенный товар, и договорились, что остальные доставит завтра в первой половине дня. Мне все равно надо будет смотаться в Афины за деталями к арбалетам.

Глава 23

У меня не было четкого плана, куда везти вино — в Египет или Карфаген. Решил, что ветер подскажет. На следующий день задул норд-вест. Попутный он для плавания в Египет. Мы вышли незадолго до полудня и успели до темноты приблизиться к острову Крит. Помня, что по пути в Афины нас хотели здесь перехватить и, наверное, всего лишь поинтересоваться, что везем, я решил не останавливаться на ночь. Россыпь мелких островов миновали, а по Касосскому проливу, ширина которого несколько километров, как-нибудь проскочим и ночью. Перед наступлением темноты я взял точный курс на середину пролива. Попутный ветер к ночи подутих, но все равно двигались со скоростью узлов пять-шесть.

С полуночи на вахте был я. Молодая луна малость подсвечивала оба берега пролива. Правый, критский гористый, и вовсе был виден прекрасно. Я ориентировался по нему. К концу вахты, когда начало светать, вышли в открытое море. К тому времени ветер начал заходить по часовой стрелке, меняясь с попутного на противный. Я приказал Элулаю подворачивать вправо, пока не дойдет до курса зюйд. Если ветер продолжит меняться до того, как я проснусь на свою вахту, лечь в дрейф.

Проснулся я от сильной качки. Тендер дрейфовал бортом к пока невысокой волне, но ветер, судя по свисту в снастях, набирал обороты. Дул он с юга, неся с африканских пустынь пыль и песок. Наверное, это сирокко, сместившийся восточнее в силу дурного характера. Обычно он дует в Адриатике. Североафриканцы называют его гибли, что для русского уха звучит понятнее, правдоподобнее. Я приказал отдать плавучий якорь. Остров Крит не видно. Мы оторвались от него на значительное расстояние, так что можем дрейфовать помаленьку. В открытом море опасаться сейчас некого. Американские супертанкеры на автопилоте и со штурманами, несущими вахту у себя в каюте, которые будут давить всех, кто не увильнул, появятся здесь не скоро.

Я созвал матросов, разложил запчасти к арбалетам, показал, как их надо собирать. Кто-то понял, кто-то нет. У меня тоже получалось не ахти, а у раба Дана и одного из матросов-греков, который, оказывается, стрелял из гастрафета — лучше всех, поэтому разрешил всем остальным отдыхать, чтобы не мешали. Не тут-то было. Пока заставлял делать, не хотели, как только освободил от обязанности, сразу начали помогать, впрочем, по большей части советами. За этим делом перестали обращать тревожное внимание на набирающий обороты шторм, хотя иногда брызги долетали до кормовой части судна, где на палубе возле моей каюты собирали арбалеты. Когда был готов первый, я показал, как его заряжать и стрелять. Вместо болтов использовали длинную лучину от обрезка доски, оставшейся после изготовления клеток для пифосов. Я купил их по дешевке на дрова, если вдруг вздумается приготовить какое-нибудь горячее блюдо на судне, типа тунца запечь. Переходы короткие, поэтому обычно ничего не варили и не жарили, питались всухомятку.

К ночи штормовой ветер так же быстро стих, как разогнался, и двинулся против часовой стрелки, сменившись после полуночи на норд-ост. Мы подняли паруса и вполборта пошли в сторону Египта. Где выйдем к берегу, там в ближний порт и сунемся.

Утром ветер подвернул до норд-веста, и тендер полетел со скоростью узлом одиннадцать-двенадцать. Прямо сердце радовалось, причем не только у меня. У матросов тоже глаза горели от восторга. Одно дело еле-еле тащиться, с трудом управляясь с тяжеленными веслами, изнывая от усталости и жары, а другое — стоять на полубаке у бушприта и наблюдать, как наполненные ветром паруса быстро влекут за собой судно, будто летящее над невысокими волнами. На третье утро мы выскочили к самому восточному руслу