Арлекин снимает маску - Андрей Евгеньевич Фролов

— А сколько вообще времени? — интересуется Бель, не спеша подниматься вслед за военным.

— Полдесятого, — не глядя на часы, сообщает ему Максим.

— Спасибо, — кивает мим. И, наконец, собирается с духом: — Я арестован? Или, может быть, в плену?

Долговязый снова улыбается — по морщинкам вокруг рта и ямочкам на небритых щеках заметно, что ему это дело весьма по душе. Мотает головой, тушит сигарету в пальцах и прячет окурок в кармане.

— Нет, что ты! — восклицает он, разводя руками. — Можешь уйти в любой момент. Но! — Мужчина поднимает тонкий указательный палец. — Я на твоём месте этого делать бы не стал. Честно. — Он подаётся вперёд, чуть нависая над феромимом. — Послушай, Алекс… дай мне, пожалуйста, хотя бы восемь часов? И тогда я точно придумаю, как доставить тебя в безопасное место, хорошо?

— Почему не сейчас?

— У меня нет связи с… начальством, если угодно. Это место экранировано так, старичок, что не только глушит любую возможность прослушки в радиусе сорока метров, но и ограничивает в действиях нас самих. Так что пока, уж прости, на твоё спасение у меня нет ни возможностей, ни ресурсов…

Бельмондо снова вздыхает. Ставит недопитый кофе под раскладушку, нашаривает ботинки и обувается. Теперь купол- и глу, в котором разместились Макс и его люди, напоминает ему медицинский бокс, изолированный от всего мира карантин, куда помещают особо подозрительных пациентов.

— А что с ним? — Бель неудобно кивает, указывая на Зерно.

— Пусть поспит, раз хочется, — пожимает плечами автоматчик. — Как проснётся, его покормят. Правда, что до дому проводят, обещать не буду. Людей у меня мало, да и рисково это…

Алекс встаёт, вслед за Максом направляясь к границе купола. Затем жестом просит обождать, и на пару минут скрывается в кабинке биотуалета. Затем военный на ходу подцепляет со стола знакомую «Свиристель» и крепит на нагрудный слинг; открывает скрытную дверь, прихваченную липучками, и оба выходят на пустой холодный этаж. На мима сразу набрасывается сквозняк, и он тут же жалеет, что оставил любимое пальто на койке поверх спального мешка.

— Не светись, — со знанием дела советует провожатый, когда двое мужчин бредут среди колонн и несущих бетонных стен.

Алекс замирает, вдруг представив, что на крышах близлежащих домов их может поджидать снайпер. Он старается держаться в тени, не высовываясь на открытое пространство.

Из бетонных торцов, готовых к дальнейшей заливке, торчит металлизированная арматура. На светлом фоне неба её тёмные пунктиры напоминают штрихкод, при считывании и расшифровке которого избранным откроется вся суть многомиллионного муравейника…

Утро встречает пасмурной дымкой, предвещающей липкий полуденный снег.

Типовые грибовидные высотки, наводнившие агломерацию в пятидесятых, атлантами подпирают тревожно-низкие небеса. Воздух пронизан серым, с зелёными прожилками светом, будто бесплатная пищевая галета для бездомного. Такое чувство, что город решил занять первое место в мире по неуютному пострассветному мраку — до того неприглядна и зябка картина.

Шпили игловидных башен продавливают брюхо рыхлой пелены смога, отчего весь Ново-Николаевск становится похожим на один огромный подпол. Визуальная иллюзия словно намекает, что здесь — лишь подвал, а настоящая жизнь выше, где нет сумрака, и светит беззаботное солнце.

На западе Посада тесно от дымных столбов, почти вертикально поднимающихся к небесному куполу. Это очень страшно — видеть родной город в дымах пожаров. Вдали воют сирены, над зданиями то и дело проносятся вертолёты пожарных и полицейских служб.

Однако внизу — на улицах, жизнь продолжается в обыденном, может быть, чуть сбитом с привычного ритме. Люди спешат на работу, ходит общественный транспорт, магазины бойко торгуют. Будто не происходит ничего ужасного. Будто совсем рядом, в соседней слободе за самодельной стеной банды бритоголовых не чинят расправу над теми, кого посчитали нежеланными гостями. Бель задумывается, что на осознание дурного этих людей может подтолкнуть лишь яркий ядерный гриб…

— Вы ведь не федералы, так? — спрашивает он, ёжась от холода.

— С чего ты решил? — вопросом на вопрос отвечает Макс.

На его лице вежливая улыбка, в глазах — любопытство.

— Наверное, с того, — пожимает плечами Алекс, поймав себя на равнодушии к собственной судьбе, — что «кофейники» просто перестреляли бы скинов в ангаре. А вы использовали против Жнецов нелетальное оружие.

— Наблюдательно, — признаёт Максим. — Но ты не думал, что, возможно, мы не хотели зацепить тебя? Или, скажем, я — принципиальный гуманист, не желающий лишней крови?

— А ты гуманист? — замыкается в себе Бельмондо.

— Тебе виднее.

Макс тянет из пачки ещё одну сигарету. Прикуривает. Смотрит за край недостроя с тоской и откровенной жалостью. Молчит почти минуту, и вдруг говорит парню, будто продолжая прерванный чуть ранее разговор:

— Никто не мог знать истинной мощи этно-националистов. А она росла. Много месяцев. За которые кто-то вооружил стаю, обучил, натаскал и выдал задачи.

Алекс вспоминает, каким растерянным и напуганным сделало его известие о начавшихся беспорядках. Как суета и первый бриз нарастающей паники сбили с толку настолько, что заставили совершить возмутительный поступок, до сих пор вспоминаемый со стыдом — он заговорил с прохожим, с абсолютно незнакомым продавцом, прямо посреди улицы. И не через инфоспатиум, а напрямую, нарушая все мыслимые нормы приличия…

— Всё это неспроста? — спрашивает он, не надеясь на честный ответ. — Стена, бунт, гибель Дубинина?

— Гибель Дубинина? — Глаза Макса снова светлеют, становясь почти голубыми. — Это ты мне скажи, феромим…

— Да пошёл ты, — огрызается Бель, впрочем, без особой злобы. Ему нехорошо, и он не намерен играть с воякой в игру, правил которой не понимает. — У меня мирная профессия. Непростая, редкая, но мирная. И история ещё не знает примеров, когда курьеры намеренно убивали бы клиентов…

— Прости, Алекс, — не глядя на собеседника, кивает Максим. Затягивается, выпуская густое облако таббабинолового дыма. — Не хотел тебя обижать. Спиши на профпривычку, ладно? А вообще, дело такое…

Он останавливается, подпирая камуфлированным плечом чуть выщербленную временем колонну. Смотрит внимательно, цепко, отчего миму становится неуютно. Голос Макса делается ниже и приобретает гипнотические нотки, выдающие как минимум одну ступень нейропластики.

— Там, за Стеной, — говорит автоматчик, поудобнее передвигая «Свиристель» на грудь, — начинается нечто неприятное. Если упростить, Бельмондо, то там, — рука с сигаретой тычет в сторону задымлённой Марусинской слободы, — начинается самый ужасный, со времён