Дом бурь - Йен Р. Маклауд

«привести дела в порядок». Однако, как только вельграндмастер прибрался в ящиках стола и раздал каждому лакею по галстуку, оказалось, что делать больше нечего. Жизнь и бремя обязанностей – ужасные пустяки для того, кто потерял к ним интерес.

Погода стояла жаркая, и Том с небывалым усердием принялся кататься на красивых единорогах и холеных лошадях из конюшен Уолкота. Он безрассудно скакал под низкими ветвями в лесу. Он перепрыгивал через живые изгороди и ручьи. И ничего не случилось. Посетив дерево, под которым нашли скрюченное тело отца – сперва предположили, что он умер от падения с лошади, потом – от случившейся в головном мозге закупорки сосуда, – он обнаружил неподалеку надгробие вельграндмистрис Сары Суэйлклифф-Пассингтон и единорога, на котором она любила кататься. И Пассингтоны, и Суэйлклиффы были его гильдейскими предшественниками, если не прямыми родственниками, и он знал историю о том, как отец Сары покончил с собой, войдя в клетку предназначенного для охоты дракона, когда банкротство гильдии сделалось очевидным. Тому всегда казалось, что это был благородный поступок. Он даже подумывал о том, чтобы поступить аналогичным образом, но пришлось бы строить клетку и заказывать дракона не в сезон – да и о чем, кроме его собственного безумия, оповестит такой поворот?

Том знал, что ему следует поговорить с сыном как следует, но всякий раз, когда они беседовали по телефону, мог только задавать глупые вопросы о чудесной погоде в Инверкомбе. Он не мог рассказать Ральфу об Элис; она оставалась его матерью, которая заботилась о нем и дала ему жизнь, и в их объединенных руках лежало будущее его любимой гильдии. Он не мог поговорить с парнем о любви, поскольку, черт возьми, что он о ней знал? Ральф, так или иначе, был одержим своей теорией не меньше, чем той миленькой береговушкой, что, конечно, говорило о проблемах с расстановкой приоритетов.

И вот однажды, когда Том катался верхом и остановился на кладбище местной церкви в Солтфлитби, его наконец осенило. Он надеялся найти могилу Джеки, но понятия не имел, где она лежит, и, размышляя о том, как сильно мертвые превосходят числом живых, просто бродил среди надгробий поменьше, как вдруг солнечный луч высветил два четких имени: ДЖОН И ЭЛИЗА ТЕРНЕРЫ. Оба умерли еще до того, как начался нынешний Светлый век, но прожили весьма долго. Он не узнал символ их гильдии, однако надпись на расчищенной от травы плите гласила, что Элиза была «достойной гильдмистрис», а Джон – «мастером-настройщиком». Том понятия не имел, что именно настраивал покойный, но не сомневался, что ремесло, которым тот занимался под покровительством какой-то малой гильдии, было весьма уважаемым. Выпрямившись и окинув взглядом упокоившихся мертвецов, он подумал, как легко люди забывают о том, что по-настоящему имеет значение в жизни, пока не станет слишком поздно, – и внезапно осознал, какое послание оставит сыну. Вернувшись в седло, быстро поскакал к Фолкстонскому пляжу. Возле пляжных домиков не было ни души, лишь трепетал горячий воздух, и поскольку день выдался чрезвычайно жарким, пришлось обернуть руку носовым платком, чтобы собрать с десяток гладких камешков.

На следующий день, когда он вернулся в Лондон, жара усугубилась. Улицы заволокло дымом, а протянутые между зданиями телеграфные кабели гудели и светились от торговой корреспонденции. Теперь Том понимал, что значит привести дела в порядок. Он распорядился, чтобы уничтоженные им бумаги – те, которые одобряли планы Элис, – были заново напечатаны, помещены в конверт и доставлены в его городской особняк сбитыми с толку юристами тем же душным вечером. Том подписал их, не сомневаясь, что это его последнее действие в роли вельграндмастера, и с удовольствием отметил, что горький привкус во рту исчез.

Отпустив всех слуг, он удалился в спальню и поднял скользящие оконные рамы, чтобы впустить затхлый воздух. Низкое и пустое небо то светлело, то темнело от кружения Халлам-тауэр. Несомненно, надвигалась гроза, и в доме царила тишина, пока он сидел на краю кровати и смотрел на открытую дверь спальни. Во тьме часы летели незаметно, пока наконец воздух над Лондоном не всколыхнулся и не остыл от зарождающегося дождя, и очертания, которые он любил и ждал, не проступили во мраке.

XVIII

В ту сменницу погода раскапризничалась. Метеовед Эйрс записывал показания приборов, изучал ежедневные отчеты Бристольского метеорологического бюро и проглядывал по диагонали прогнозы в газетах – в основном, чтобы над ними похихикать. Как любой толковый метеовед, он все чувствовал нутром. Пришлось на время убрать грифельную доску, потому что погоду можно изменить, подбодрить, даже слегка задержать, но не стоит с ней вступать в открытое противостояние, и потому не было смысла давать обещания, которые не сумеешь сдержать.

Надвигалось нечто, превосходящее все, что он мог бы призвать самостоятельно. Метеовед воображал массивные грозовые тучи, рождающиеся над средней частью Бореального океана, и выискивал новости о «Прозерпине», ее подготовке к путешествию и загрузке. Затем наступил вечер, когда шторм дотянулся до Инверкомба из далекого Антильского моря: Эйрс, стоя на наружной платформе метеоворота в наэлектризованной тьме, смотрел, как с юга Англии надвигается атмосферный фронт. Его пробрал озноб, но он сказал себе, что метеоворот заземлен и эфирирован, как ничто другое в царстве Старейшины. Более безопасного места не существовало.

Он теперь испытывал по отношению к Инверкомбу смесь грусти и радости, потому что знал, что они с Сисси скоро уедут. В конце концов, метеовед и экономка не какие-нибудь неоперившиеся птенцы, и теперь, когда они наконец-то признали чувства, которые скрывали столько лет, это казалось единственным разумным решением. А еще он догадывался, что такое лето уже не повторится. Сисси много раз отмечала, что на протяжении последних месяцев в доме царил образцовый порядок. Вода в ванной всегда была горячая. Полы блистали. Белье ослепляло белизной, сковороды сияли – любая задача давалась легче, чем положено, и метеовед Эйрс чувствовал то же самое в связи с метеворотом. Если он пытался потянуть какой-нибудь рычаг не в ту сторону, устройство сопротивлялось, а потом скользило в обратном направлении, как нож сквозь теплое масло. В тот раз, когда Ральф заболел, анемометрические колеса чуть не оторвали метеоведу руки, так сильно им хотелось повернуться. Но чем бы ни был этот нынешний шторм, Эйрс умолял «Прозерпину» воспользоваться спокойными ветрами, которые придут после него, достичь Англии и разгрузиться. Не то чтобы они не скопили деньжат, и все-таки даже Сисси, которую вечно нервировали крупные поставки, случавшиеся вблизи от Инверкомба, признала, что лишние наличные деньги не помешают.

Заманчивая перспектива. Они поселятся в красивом доме в каком-нибудь