Формула огня - Джек из тени

— Он выбрал не мою сторону, — возразил я. — Он выбрал сторону выживания. Его шпионы, в отличие от графов и епископов, умеют считать. Твой отец понимает, что если сейчас не пополнить ряды армии и не найти рабочих для полей, то следующей весной нам нечем будет воевать и нечего будет есть. Мой Фильтр для него не спасение, а всего лишь самый эффективный способ набора рекрутов и практически рабов, по крайней мере такой статус у людей, впахивающих за еду, будет ближайшие пару лет. Самое страшное в том, что желающих будет просто прорва.

Мы помолчали, в сгущающихся сумерках наш недостроенный лагерь выглядел особенно зловеще. Ряды пустых палаток, как скелеты. Тёмные провалы вырытых рвов, как открытые могилы. Мы строили Ноев ковчег, но я не был уверен, кого мы на него пустим, а кого оставим за бортом.

— Ты уходишь завтра на рассвете? — спросил я, меняя тему.

— Да, —кивнула супруга. — Всё готово, люди рвутся в бой, особенно орки. Они скорее умрут в степи, пытаясь отомстить, чем будут сидеть здесь и слушать, как их народ вырезают.

Я посмотрел на неё, на строгий, волевой профиль, на твёрдо сжатые губы. Она тоже шла на свою войну, без пушек, без численного превосходства. С горсткой лучших бойцов против целой армии.

— Будь осторожна, — сказал я, и это прозвучало глупо, банально, но я не нашёл других слов.

Она повернулась ко мне, и в её глазах я снова увидел то тёплое, почти забытое выражение.

— Ты тоже, Михаил, — ответила она. — Твоя война здесь будет не менее грязной.

Элизабет аккуратно взялась на мою руку, её пальцы были тёплыми.

— Мой отец, при всей своей осторожности, понимает, что ты его единственный шанс, — добавила она уже тише. — Он будет прикрывать тебя, пока сможет, таковы правила игры.

— Я знаю, — кивнул в ответ. — Только я больше не играю. Если меня прижмут и выхода не останется, я переверну доску и сожгу их замки до тла. — Элизабет ничего не ответила, лишь крепче сжала мою руку.

На рассвете я провожал её отряд. Бойцы уходили тихо, без пафосных речей и размахивания знамёнами. Колонна из нескольких сотен всадников и угрюмая, молчаливая толпа орков. Они растворились в утреннем тумане, уходя на восток, в пасть к одному дракону.

А я повернулся и посмотрел на запад. Туда, откуда должен был прийти другой. И я не знал, который из них страшнее. На перевале уже стояли наблюдатели, и я знал, скоро они подадут сигнал.

Уважаемые читатели!

Следующая глава получилась довольно жестокой в плане психологии, но как есть…Можно пропустить, чтобы не нагнетать себе нервы, особенно, если есть потери сами знаете где…

Глава 18

Сигнал пришёл на рассвете, когда первый, робкий луч солнца коснулся заиндевевших пиков и превратил их в осколки розового стекла. Это был не рёв боевого рога, не тревожный набат, возвещающий о начале нового сражения. Ничего подобного, просто серия отчаянных, рваных вспышек сигнального зеркала на самой дальней, самой западной дозорной башне. Беспорядочная, паническая морзянка, которую мог транслировать только человек на грани истерики. Короткие, судорожные блики, которые кричали без слов: «Они здесь. Они пришли».

Я стоял на недостроенной стене главного бастиона моего форта, чашка с горячей, горькой дрянью, которую гномы по недоразумению называли кофе, остывала в моих руках. Внизу, в долине, кипела работа. Тысячи людей, как муравьи, копошились в мёрзлой земле, продолжая возводить мой «Фильтр». Звук молотков, визг пил, гортанные крики орков, ворочающих валуны, всё это сливалось в единый, монотонный гул стройки века. Ещё вчера этот гул меня успокаивал. Он был воплощением порядка, системы, инженерной мысли, побеждающей хаос. Но сейчас, глядя на панические вспышки на горизонте, я понимал, что построил плотину, не зная, какой силы удар на неё надвигается.

— Командир! — голос Эссена за спиной был напряжённым, как струна. — Сигнал с западного поста!

— Я вижу, Эссен, — бросил я, не оборачиваясь. — Поднять по тревоге первый и второй батальоны «Ястребов». Пулемётные расчёты на позиции. Но огня не открывать ни при каких обстоятельствах. Пока я лично не отдам приказ.

Через полчаса они появились. И слово «они» было самым жалким, самым неточным определением того, что я увидел. Из- за дальнего перегиба местности, как будто прорвав невидимую плотину, хлынула река. Мутная, серо-бурая, медленная, вязкая река человеческого отчаяния.

Масштаб, вот что било под дых, вышибая воздух из лёгких. Это не был ручей, не поток. Это была река, шириной в несколько сотен метров, и у неё, казалось, не было ни начала, ни конца. Она просто текла, заполняя собой долину, и состояла она из десятков, может, сотен тысяч людей.

Мы смотрели на них с высоты наших стен, и даже мои закалённые, прошедшие через ад Глотки Грифона солдаты замерли, их молотки и лопаты выпали из рук. Стройка стихла, в наступившей тишине был слышен только один звук, низкий, многоголосый, непрекращающийся стон, который издавала эта река, звук массы человеческого горя. Шуршание тысяч ног по мёрзлой земле, сухой, надсадный кашель, плач детей, который тут же тонул в общем гуле, как капля в океане.

А потом ударил запах, я почувствовал его даже здесь, наверху, подхваченный ледяным ветром. Тяжёлый смрад немытых тел, грязных тряпок, застарелой мочи и болезни. И под всем этим, едва уловимая, приторно-сладкая нотка разложения. Он был почти осязаем, он лез в ноздри, в горло, вызывая тошноту.

Поднял подзорную трубу, руки слегка дрожали, и я сжал окуляры сильнее, злясь на эту непрошеную слабость. То, что увидел вблизи, было ещё страшнее. Река состояла из отдельных, крошечных трагедий. Вот женщина, молодая, красивая когда-то, теперь с серым, как пепел, лицом, она качает на руках свёрток. Вот старик, одетый в остатки когда-то богатой одежды, он спотыкается, падает на колени в грязь, пытается встать, но его просто обтекают, переступают через него, никто даже не смотрит в его сторону. Он остаётся лежать, и река течёт дальше, безразличная к его судьбе. Вот группа мужчин, бывших солдат, судя по кольчугам, в глазах не отчаяние, а волчья, голодная злоба. Они смотрят на наши стены, на наших сытых, одетых в форму солдат, и я вижу в их взгляде не просьбу о помощи, а зависть и ненависть.

— Боги… — прошептал Штайнер, вставший рядом со мной. Его лицо, обычно непроницаемое, сейчас было похоже на