Формула огня - Джек из тени

Я опустил трубу, мои ладони вспотели. Поток, который нёс в себе болезни, голод, бунт и смерть. Разум, холодный, расчётливый, кричал то же, что и Штайнер. Остановить. Не пускать. Отгородиться. Но что-то другое, что-то, что я считал давно похороненным под обломками двух войн и сотен инженерных расчётов, сжимало горло. Ведь именно на это рассчитывали тёмные, прекрасный гамбит, любой финал которого для них это победа. Станем затворниками, вся эта толпа умрёт от голода и болезней. Попробуем выбирать, будет бунт и закономерный расстрел, в глазах всех наших соседей, кто ещё жив, мы станем мясниками, такими же как тёмные, можно забыть даже о призрачном шансе на союз.

Мои солдаты молчали. Они смотрели на эту реку, и я видел в их глазах не презрение, не злобу. Я видел в них страх и жалость. Странную, жгучую смесь двух этих чувств. Они видели в них своих матерей, своих детей, самих себя. Видели то, во что они сами могли превратиться, если бы у них не было моих пушек.

— Командир… — снова начал Штайнер, но я поднял руку, заставляя его замолчать.

Я смотрел, как авангард этой реки, самые быстрые, самые отчаянные, приближается к первой линии нашей обороны. К натянутой колючей проволоке, за которой, в наспех вырытых окопах, залегли мои пулемётчики. Они были в нескольких сотнях метров. И они продолжали идти, брести, не разбирая дороги, их пустые глаза были устремлены на наши стены, как на единственный маяк в океане мрака.

— Штайнер, — сказал я, и мой голос прозвучал глухо, как будто я говорил из-под земли. — Прикажи своим людям держать себя в руках. Ни одного выстрела без моей команды. Пусть подойдут.

Машина заработала. Огромный, бездушный, но до отвращения эффективный механизм, который я спроектировал в своём мозгу, ожил, приводимый в движение сотнями моих солдат, превратившихся в его безликие шестерёнки. План «Фильтр», звучало чисто, почти по-научному. На деле же это был конвейер по переработке человеческого отчаяния, и я был его главным конструктором.

Первый кордон, наша «Красная зона», ощетинился сталью. Три ряда колючей проволоки, намотанной на вбитые в мёрзлую землю толстые колья, перегородили вход в долину, оставив лишь один узкий, метров в пятьдесят шириной, проход. По обе стороны от этого прохода, на склонах, в тщательно замаскированных гнёздах, залегли мои пулемётные расчёты. Четыре тяжёлых агрегата, плюющихся смертью на паровой тяге. Их стволы, накрытые брезентом, смотрели прямо на проход. Любой, кто сунулся бы напролом, превратился бы в кровавую кашу за считанные секунды.

В самом проходе, перед ним и за ним, выстроились три шеренги моих лучших «Ястребов». В первом ряду щитовики в кирасах, вторая и третья с винтовками за спиной и короткими штурмовыми тесаками на поясе. Их лица были скрыты стальными шлемами, превращая их в безликую, несокрушимую стену.

Когда первые ряды беженцев, самые отчаявшиеся, самые быстрые, доплелись до этого кордона, они замерли. В их пустых глазах на мгновение промелькнуло что-то похожее на осознание, они упёрлись в стену. Не каменную, а стальную, холодную и безразличную.

Я стоял на небольшой деревянной вышке, возведённой прямо за спинами моих солдат. Рядом со мной был Эссен и несколько связистов с сигнальными флажками. Я взял рупор, усиленный простеньким руническим заклинанием. Мой голос, громкий, металлический, безэмоциональный, ударил по толпе, заставив их вздрогнуть.

— Внимание! Говорит комендант крепости Штольценбург! Вы вошли на территорию герцогства Вальдемар! Дальнейшее продвижение запрещено!

Толпа загудела. Из передних рядов послышались крики, в которых смешались мольба, гнев и отчаяние.

— Пустите! У нас дети! Мы умираем!

— Дайте еды! Воды!

— Мы не враги!

Я дождался, пока волна криков немного спадёт.

— Помощь будет оказана, — продолжил я всё тем же ровным голосом. — Но на наших условиях. Порядок следующий, всё оружие, до последнего ножа, складывается в кучу перед нашими солдатами. После этого вы проходите дальше, группами по сто человек. Любая попытка пронести оружие, любая попытка прорвать оцепление будет расценена как нападение на солдат герцога. И будет подавлена немедленно и без предупреждения.

Я указал на склоны, где мои люди по моей команде сдёрнули брезент с пулемётов. Тусклый блеск их медных кожухов на фоне серого неба был красноречивее любых слов.

— У вас есть выбор, — закончил я. — Либо вы подчиняетесь нашим правилам и получаете шанс выжить. Либо вы умираете здесь. Выбирайте.

Наступила тишина, тяжёлая, давящая. Люди в передних рядах смотрели то на наши винтовки, то на пулемёты, то на своих истощённых детей. Я видел, как в их глазах борется отчаяние с инстинктом самосохранения.

И вот один, здоровенный мужик в кольчуге, с безумными глазами, выхватил из-за пояса топор.

— Да кто вы такие, псы! — взревел он. — Мы умирали там, пока вы тут жирели! Мы пройдём!

Он сделал шаг вперёд, занося топор. Я даже не дёрнулся. Сержант Ганс, стоявший во второй шеренге, сделал короткое, почти ленивое движение. Грохнул выстрел, мужик со стоном рухнул в грязь, выронив топор. Никто не бросился ему на помощь. Этот короткий, жестокий урок был усвоен мгновенно.

И процесс пошёл. Медленно, со скрипом, но пошёл. Первый, самый старый, бросил на землю свой охотничий нож. За ним второй вытащил из-за голенища короткий кинжал. Третий, со слезами на глазах, расстался с фамильным мечом. Через полчаса перед моими солдатами выросла целая гора оружия. Топоры, самодельные пики, дорогие дворянские шпаги, крестьянские вилы. Целый арсенал отчаяния.

Началась сортировка, мои солдаты, как бездушные автоматы, отделяли от толпы группы по сто человек и гнали их дальше, в «Жёлтую зону». Там их уже ждали следующие команды.

— Мужчины налево! Женщины и дети направо! Живее, живее, не задерживаем!

Плач, крики, мольбы. Семьи, которые прошли вместе через ад, теперь разлучали. Мужья пытались остаться с жёнами, матери не хотели отпускать сыновей-подростков. Мои солдаты действовали жёстко, но без лишней жестокости. Уговоры, толчки, иногда короткий удар прикладом для особо непонятливых.

— Это бесчеловечно, командир, — прошептал Эссен, глядя на эту сцену.

— Это необходимо, барон, — тихо ответил ему. — Смешанная, паникующая толпа неуправляема.

После разделения начинался самый унизительный этап, полный досмотр. Палатки, где работали мои поисковые группы, стояли в отдалении. Туда заводили по десять человек.

— Раздеваться! Всё до нитки! Одежду в одну кучу, личные вещи в другую!

Я специально поставил на этот этап самых чёрствых, самых циничных ветеранов и нескольких неко,