Судьба Одина - Скотт Оден

Как только его ноги коснулись дна, сьйоветтиры убежали.

— Что ты сделал, поссал в воду? — спросила Скади, опускаясь рядом с ним. — Тебе придется научить меня этому трюку.

— Когда я узнаю, что это за трюк, ты узнаешь первой. — Гримнир огляделся по сторонам, уверенный, что эти проклятые твари что-то замышляют. Духи отступили на глубину. — Пошли, старый пьяница!

Когда Скади, шлепая по воде, направилась к берегу, оставив Гримнира ждать у борта корабля, Гиф повернулся к хозяину Костяного парома:

— Наша благодарность, О Харбард.

— Не благодари меня, сын Кьялланди. Я не оказал тебе никакой услуги и, возможно, нарушил равновесие в Девяти Мирах, переправив тебя сюда. Только Судьбы знают наверняка.

Гиф ответил натянутой улыбкой и кивком, а затем последовал за двумя другими за борт. Вместе с Гримниром он, пошатываясь, пробирался по заросшему водорослями мелководью.

— Не забывай, скрелинг, — проревел Харбард, перегибаясь через украшенные черепами перила своего длинного корабля и отталкиваясь шестом от берега. — Мне причитается голова ведьмы!

— Протяни руки, ты, ублюдок-ётун, — крикнул Гримнир через плечо. — Пусть то, что тебе причитается, наполнит одну, а дерьмо — другую. Посмотрим, какая из них наполнится быстрее!

Смех Харбарда разнесся над водой.

— Ты забавляешь меня, Гримнир из Настронда! Надеюсь, смерть настигнет тебя последним!

— И тебя, Паромщик!

Скади добралась до берега первой. В тот момент, когда ее нога коснулась твердой земли, с вершины холма донеслась ушераздирающая какофония. Множество воронов вылетело из разрушенной цитадели. Они бросились врассыпную, визжа, как часовые, завидевшие врага.

— Фе! — пробормотала она. — Это не сулит ничего хорошего.

— Не пройдет и часа, как каждая провидица, прорицательница и великанша, любящая сейд, узнают, что каунар ступил на землю Ётунхейма, — сказал Гиф, выходя на берег и неприязненно наблюдая, как вороны рассеиваются. — Начнется увлекательная игра — кто доберется до нас первым, — призом в которой будут наши головы. Нам лучше поторопиться.

Деревья подступали почти к самой кромке воды. Впереди шел Гиф, за ним Скади, ее желтые глаза были настороженными; Гримнир замыкал шествие. Когда они поднимались по склону холма, карабкаясь по обнажившимся корням, как по ступеням в каком-нибудь древесном соборе, Гиф указал на дорогу перед ними:

— Это Хрехольт. Лес Трупов. Если вам дороги ваши шкуры, не рубите здесь дрова.

— Почему?

— Посмотри внимательнее, маленькая крыса. Посмотри на деревья.

Гримнир так и сделал. Большинство из них были морщинистыми стариками, скрюченными, как старухи, и одетыми в плащи осеннего цвета; единственный глаз Гримнира различал в их очертаниях формы: ноги, торсы, руки, лица.

— Что это за дьявольщина?

— Это убитые дети Хильдемур, Старшей Матери, кладбище ландветтиров. Не рубите дрова в Хрехольте, вы, уроды! Только не это, если хотите добраться до Мимисбрунна целыми и невредимыми.

Гримнир фыркнул, и его губы искривились в усмешке:

— Где же эта проклятая дорога, по которой мы должны идти?

— Мы на ней, — сказал Гиф. — Посмотри под ноги.

Гримнир отступил в сторону и посмотрел вниз. Под его пяткой, вровень с землей Хрехольта, лежали камни необычной формы. Цепочка из них пробиралась сквозь корни и кочки, сквозь холмы опавшей листвы и мусор бесчисленных лет.

Каждый камень напоминал плоское, обращенное вверх лицо.

Более того, Гримнир мог различить детали: некоторые явно были бородатыми двергами, другие — альвами, как светлыми, так и темными; среди них были лица ётунов и густобровых троллдволков. Он даже заметил несколько каунаров с пронзительными взглядами. Что, однако, поразило, так это выражение лиц каждого из них. Все они, до последнего, стояли с открытыми ртами, их черты застыли в тот самый миг, когда они издавали предсмертный вопль.

— Имир, — пробормотал Гримнир.

— Срежь ветку с одного из деревьев Старшей Матери, — сказал Гиф, — и это будет ее возмездием.

Гримнир опустил руку с длинными пальцами на рукоять своего бородатого топора. Он постучал черными ногтями по стали, искоса оглядывая единственным глазом ветви вокруг себя.

— Посмотри на себя! — сказала Скади. — Ты действительно думаешь об этом, так? Отрубить ветку, просто чтобы посмотреть? Фе! Мы никогда не доберемся до Мимисбрунна и не вернемся обратно, если ты будешь заниматься фигней!

Гримнир ощетинился.

— Нар! Именно я буду причиной, по которой ты вернешься, ты, дристящая птичка!

Однако Скади лишь покачала головой и сократила расстояние между ними и Гифом.

С узловатых ветвей бузины, молчаливый, как смерть, огромный ворон заметил их приближение. Он не двигался, этот зверь, не издавал ни звука, в отличие от своих хриплых сородичей. Он просто наблюдал. Наблюдал и запоминал.

Мимисбрунн…

ЖЕЛТЫЕ ГЛАЗА Идуны открылись.

— Мимисбрунн, — прошептала она.

Далеко под Вингамейдом, где Манаварг встретился на совете с этим уродом Балегиром, в одиночестве сидела ведьма Каунхейма. Она сидела в окруженной тенями комнате, вырубленной из живого дерева Иггдрасиль, вымощенной каменными плитами и освещенной янтарным светом свечей. Идуна раскинулась на кресле с высокой спинкой, вырезанном из священного ясеня и окутанном дымом от золотой жаровни; на низком столике перед ней, в оправе из камня с выгравированными рунами, лежало зеркало из вулканического стекла. Идуна изучала его, и ее цитриновые глаза горели. Когтистый палец тревожно постукивал по подлокотнику кресла.

Зеркало ничего не отражало. Вместо этого оно показывало то, чего она не могла видеть; из своей темноты оно давало свет. Оно давало ответы. Мимисбрунн. В ее воображении пейзаж, населенный ее врагами, начал обретать очертания. Этот дьявол, Гримнир, ее сын, и не менее вероломная дочь вероломного Скэфлока направлялись к Источнику Мимира. И, как только они получат ответы на свои вопросы, они вернутся в Настронд.

Как? Как они вернутся? Глаза Идуны сузились. У них не было платы для этого зверя, Харбарда. Как же тогда? «Дорога Ясеня? — сказала она. — Или?..»

Ее слова замерли, когда в глубине ее сознания зародилось смутное подозрение. Одной рукой, похожей на когтистую лапу, она достала из шелкового мешочка, лежавшего на столе, крошки смолистых благовоний. Она рассыпала их по углям в жаровне. Поднялся новый столб ароматного дыма. Идуна наклонилась над жаровней и глубоко втянула дым в легкие.

Она выдохнула. «Хугсья дроттнингар! Сина! Покажи мне Трара Младшего, сына Траинна. Дай мне услышать его голос. Сина, хугсья дроттнингар! Сина!» И зеркало услышало. Его поверхность закружилась, как будто внутри все еще кипел огромный жар, вызванный его созданием. Стекло затрещало и заскрежетало. Вскоре изображение приобрело форму, барельефные фигуры двигались по поверхности, их черты были нечеткими.

Идуна наклонилась еще ближе, благовоние коснулось ее разрумянившихся щек. Она сосредоточила всю свою волю на зеркале. «Сина, хугсья дроттнингар!» — прошипела она.

И