Черная Песнь - Энтони Райан

"Надо было дать ему сгореть", - огрызнулась Джихла на Эллеси.

Та в ответ лишь недовольно нахмурилась и, прикрепив очередную стрелу, обратилась к Ваэлину. "Что-то здесь становится жарковато, дядя".

"Мы уже достаточно сделали", - ответил он после того, как беглый осмотр показал, что левый фланг поля боя охвачен ярким пламенем. Огонь быстро распространялся, вершины следующих друг за другом дюн вспыхивали, чтобы пустить еще больше дыма в глаза наступающим Искупленным. Дым также начал создавать барьер между пляжем и дюнами, вызывая дополнительные задержки для войск, которые все еще спускались с десятков лодок на береговую линию. К зловонному дыму примешивался сладковато-тошнотворный запах горящей плоти, и это означало, что они сделали нечто большее, чем просто отвлекающий маневр.

Он направился к смутно видневшейся роте иноземцев, выстроившейся в шеренгу слева от линии Сехтаку, остальные следовали вплотную за ним. "Держитесь вместе!" - напутствовал он, смахивая слезы, когда ветер сменился и на мгновение окутал их дымом. Он положил руку на плечо Джихлы, чтобы провести ее между двумя дюнами, и, когда раздался удар, почувствовал, как она вздрогнула.

Она издала слабый звук, похожий на резкий выдох ребенка в ответ на порезанный палец. Когда Джихла остановилась, он увидел, что она опустила голову и в замешательстве смотрит на нож, торчащий из верхней части бедра. Рука, в которой был нож, почернела и была обожжена от пальцев до плеча, а ее владелец частично погрузился в песок, который прилип к его сырой плоти, когда он пытался освободиться от него. Джихла снова вздохнула, когда он рывком освободил нож, из которого хлынула струя крови, свидетельствующая о перерезанной артерии. Шталхаст, казалось, смеялся, пытаясь подняться, но его оскаленные зубы были вызваны главным образом тем, что нижняя половина его лица была сожжена до кости. Когда Ваэлин нисходящим движением меча раскроил Шталхасту череп, черная песня зазвучала оглушительно, подпитываемая яростью от осознания того, что он только что оказал этому человеку милость.

"Джихла!" Луралин стояла на коленях, прижимая к себе голову Джихлы, а Эреза зажимала тряпкой кровоточащую рану на ее ноге. Видя, как белеет кожа под сажей на лице Джихлы, Ваэлин понял, что это безнадежная попытка. Он слышал, как Луралин снова выкрикнула ее имя, но это было лишь слабое эхо, доносившееся издалека. Джихла посмотрела в глаза женщине, которая сняла с нее оковы и дала ей имя. Губы ее сложились в небольшую улыбку, а затем черты лица разгладились, и свет померк в ее глазах.

Почувствовав, как что-то дергает его за руку, Ваэлин отпрянул в сторону, подняв меч, когда черная песня достигла крещендо. Он вглядывался в лицо Эллеси, наблюдая, как недоумение переходит в страх, когда она отступает, а губы ее произносят слова, которые он не может расслышать. "Дядя?"

Песня пронеслась сквозь него, заполняя все его тело и сжимая остатки разума в маленький, неэффективный клубок, делая его не более чем зрителем того, что произошло дальше. Его зрение искажалось и смещалось, то исчезая до красного цвета, то возвращаясь, и каждый раз перед ним открывалось другое уродливое зрелище. Еще один обожженный Шталхаст, слишком раненый, чтобы сделать что-то большее, чем слабо махать саблей. Ваэлин отрубил ему обе руки у запястья и оставил корчиться на песке вокруг него. Еще двое ползли к берегу, из их почерневших доспехов валил дым. Он обезглавил одного и раздробил позвоночник другому. Чем дальше он шел, тем больше находил способных сражаться, проявляя к ним не больше милосердия, чем к раненым. Черная песня ликовала с каждой смертью, ее диссонирующая ярость лишала его всех чувств, кроме радости от убийства. Успокаивающий эффект эликсира все еще сохранялся, но был лишь слабым раздражителем, одинокой нотой гармонии среди рева.

Он осознавал, что двигается с быстротой, которой не проявлял со времен своей юности, но даже тогда хаос, который он творил сейчас, был бы ему не под силу, его сдерживала человечность, которую не позволяла ощутить черная песня. Однако это не делало его неуязвимым: он страдал от ударов и порезов, но они были едва ли большим раздражителем, чем эликсир. Единственное жизненно важное ощущение он испытал, когда высокая женщина из Штальхаста нанесла ему удар в челюсть, достаточно сильный, чтобы во рту появился знакомый железный привкус крови. То, что она нанесла удар, несмотря на то, что была насажена на его меч, сделало этот подвиг вдвойне впечатляющим - поступок великого и бесстрашного воина. Ваэлин рассмеялся и выплюнул кровь в ее оскалившееся лицо, повернув клинок так, чтобы перебить ей позвоночник. Оттащив меч, он поднял топор и зашагал дальше, пока песня пела искреннее пожелание ей долгой смерти.

Он перепрыгнул через пылающую дюну и приземлился посреди Искупленных, только что прибывших с пляжа; топоры и мечи кружились, разрывая их строй. Близлежащая группа, увидев резню, бросилась к нему, и Ваэлин встретил их лоб в лоб, раскроив череп Искупленному впереди и разрубив тех, кто был слева и справа от него. Они пытались наброситься на него, обхватывая руками его голову и грудь, пытаясь повалить его. Однако песня предупреждала о каждой попытке, позволяя ему проскользнуть сквозь их ряды, уклоняясь и нанося удары по захватам. Его зрение то пропадало, то снова появлялось, и перед глазами мелькали разбитые лица, когда топор взлетал и падал с неутомимой энергией. Но даже песня не могла преодолеть тяжесть численности. Зрение вернулось, и Искупленные навалились на него со всех сторон, клинки и когтистые руки захлестнули его в неистовстве. Песня вызвала на его губах еще один смешок, и он опустился на колени, мечом и топором рассекая ноги, отправляя ближайших на песок. Он вскочил на ноги и закружился, лишь смутно осознавая, что его руки и кисти испещрены порезами, а топор и меч собирают кровавую жатву.

Искупленные, однако, оставались полны любви Темного клинка, и, хотя другие солдаты могли бежать, они продолжали бросаться в бой, к вящему удовольствию Черной песни. Ее музыка стала настолько всеобъемлющей, что узелок сознания Ваэлина оказался в полной черноте, лишенный всякого зрения и чувств, кроме нарастающей боли в груди, говорившей о том, что тело на пределе возможностей.

Вдруг зрение Ваэлина вернулось, когда песня начала стихать, а музыка превратилась в слабый рокот прежнего всепоглощающего шума. Он обнаружил себя сидящим среди груды трупов, в основном Искупленных, их вялые или дергающиеся тела были пронзены множеством арбалетных болтов. Ваэлин чувствовал боль, в основном от порезов на руках и кистях, но больше ничего не ощущал. Его разум, казалось, был неспособен ни на что, кроме одного-единственного соображения - он