Изамбард Кингдом Брюнель - L. T. C. Rolt

в Хэрроу, присутствовал при этом, никогда, до самой смерти, не забывал о гневе своего отца. "В разгар всех этих треволнений, - писал Брюнель впоследствии Сэмюэлю Бейкеру, одному из директоров, - я, к своему ужасу, узнал, что весь мир приглашен на "Запуск", и что я обязан быть на нем coûte que coûte. Это было неправильно, это было жестоко; и ничто, кроме чувства необходимости успокоить все чувства, которые могли бы потревожить мой разум, не позволяло мне вынести это...

Для инженера это событие стало кульминацией затянувшегося периода почти непрерывной работы и беспокойства, начавшегося 24 октября, когда под его руководством люди, используя гидравлические домкраты, начали отбивать берега и опускать корабль в люльки. Последние несколько дней и ночей он не покидал верфь, лишь ненадолго задерживаясь, чтобы вздремнуть на диване в маленьком кабинете, отведенном для его работы. Неудивительно, что наш репортер описал его как "бригадира респектабельных плотников", когда он пробивался сквозь толпу экскурсантов, разрушивших его планы. Если бы какой-нибудь репортер рискнул обратиться к Брунелю в этот момент, он, мы можем быть уверены, получил бы очень короткую взбучку, поэтому наш информационный друг прошел на специальную зарезервированную галерею на корме корабля, где его приняли более радушно. Ибо, хотите верьте, хотите нет, но эта галерея, как он писал, была "исключительной собственностью мистера Скотта Рассела, чей элегантный внешний вид и общая урбанистичность заметно контрастировали со стилем и манерами многих других важных джентльменов, присутствовавших здесь". Вот вам и "бедный Рассел", которого Йейтс нашел такой жалкой, даже ничтожной фигурой менее чем за восемнадцать месяцев до этого. Залогодержатели и кредиторы могли возмущаться великим кораблем, который не приносил им никакой прибыли и лишь отягощал их имущество, средства Восточной пароходной компании могли быть исчерпаны, а ее инженер измотан работой и заботами, но Джон Скотт Рассел процветал, как пресловутое лавровое дерево.

Если бы у Брюнеля была современная система оповещения, ему, возможно, удалось бы навести порядок и тишину в толпе, собравшейся под железной стеной его великого корабля. Как бы то ни было, он был бессилен сделать это, и все действо превратилось в гротескную пародию на великолепно отрепетированную и дисциплинированную операцию, которой он командовал в Солташе. Но откладывать попытку было нельзя, и с тяжелым сердцем он занял свое место на высокой платформе управления чуть раньше половины двенадцатого. Толпа вытягивала шеи, чтобы разглядеть его миниатюрную фигурку, а из-под корпуса доносился стук кувалд, когда люди выбивали огромные клинья, скреплявшие люльки. На более низком уровне стоял Диксон, в чьи обязанности входило передавать приказы бригадам, отвечающим за два проверочных барабана и паровые лебедки для капитального ремонта носовой и кормовой частей. Как только ему сообщили, что клиньев нет, Брюнель приказал ослабить тросы контрольного барабана, после чего по правому борту был вывешен белый флаг - сигнал капитану Харрисону, отвечавшему за лебедки на пришвартованных баржах, что его люди должны взять на себя нагрузку. В то же время Диксон получил приказ запустить паровые лебедки. Когда напряжение было снято, белые флаги взметнулись в знак сигнала к усиленному рывку. В течение десяти, казалось бы, бесконечных минут, пока толпа ожидала движения, которое так и не наступило, слышался грохот, похожий на продолжительную барабанную дробь, когда натянутые цепные покупки вызывали отголоски в железном корпусе. Видя, что силы талей недостаточно для запуска корабля, Брюнель привел в действие два гидравлических тарана. Их действие было настолько драматичным, что во всеобщем волнении и суматохе никто не мог потом сойтись во мнении относительно точной последовательности событий. Раздался внезапный крик, и земля под ногами задрожала, когда с огромной скоростью носовая люлька проскользнула на три фута, после чего ее, очевидно, остановила бригада, управлявшая тормозным рычагом переднего контрольного барабана. Это стремительное движение огромного корабля в их сторону так напугало людей Гаррисона на баржах, что они бросили свои лебедки, а один из них, прыгнув в маленькую лодку, стал грести изо всех сил, уверенный, что его вот-вот завалит. Тем временем команда, обслуживающая кормовую лебедку с барабанным тросом, видимо, была настолько поглощена происходящим и отвлечена толпой, которая теснилась вокруг них, что пренебрегла своими обязанностями. Действительно, пожилой ирландский рабочий по фамилии Донован, который вовсе не был членом банды, то ли сидел, то ли стоял на одной из рукояток лебедки. В следующее мгновение земля снова затряслась, и изуродованное тело Донована пронеслось по воздуху над головами переполненной ужасом толпы. К тому времени, когда банда собралась с духом и надавила на рычаг барабанного тормоза, корма корабля опустилась на четыре фута, убрав слабину в 2½-дюймовом цепном тросе и раскрутив лебедку, как катушку с хлопком, так что ее машущие рукоятки разбили ноги несчастному Доновану (который вскоре умер) и ранили еще четверых. О царившем хаосе свидетельствует тот факт, что сразу после этого несчастного случая Брюнелю помешала расследовать его причину толпа людей. Корреспондент "Таймс" утверждал, что люди неправильно поняли приказ и выпустили больше слабины цепи, когда должны были ее убрать. Другие утверждали, что корабль так и не был остановлен барабанными тормозами, а остановился сам по себе, и это мнение, учитывая последующие события, было, скорее всего, верным. Одно было несомненно, что Брюнель свободно признал впоследствии, когда присутствовал на дознании по делу Донована: рукоятки лебедок должны были быть сняты, как только было вытянуто достаточно слабины троса.

После этой катастрофы Брюнель отложил дальнейшие операции до двух часов дня, а в это время с свинцового ноябрьского неба хлынул проливной дождь, не предвещавший ничего хорошего. В это время капитан Харрисон доложил, что все его люди находятся в паническом состоянии и на них нельзя полагаться. Поэтому Брюнель приказал отсоединить все речные снасти на миделе, после чего подал сигнал на включение паровых лебедок и гидравлических таранов на носу и корме. После нескольких минут усилий шестерня носовой лебедки сорвала несколько зубьев, и баржа, перевозившая кормовой груз, начала тащить свой якорь. В этот момент Брюнель решил больше не предпринимать попыток спуска судна на воду, чтобы до наступления темноты тщательно осмотреть снасти, люльки и пути. Однако и в этот раз его планы были нарушены, поскольку, по словам его сына: "Вся верфь была приведена в смятение борющейся толпой, и ничего нельзя было сделать, кроме как проследить, чтобы судно было должным образом закреплено, и ждать до следующего утра".

Кроме прискорбного происшествия и трудностей, вызванных толпой, не произошло ничего такого, чего бы Брунель не предвидел, но сырым и удрученным толпам экскурсантов, которые теперь с трудом и боем пробирались через ворота Напиер-Ярда, все это