Туринская плащаница. Свидетель Страстей Христовых - Жан-Кристиан Птифис

изображение образовалось на поверхности полотна? Из авторов 21 подписи под этой заметкой лишь шестеро участвовали в исследовании, а остальные просто примкнули к коллегам из солидарности. Внимательного читателя исследование оставляет неудовлетворенным: нет полных отчетов лабораторий, нет методологических гарантий в отношении экспертизы, нет необработанных данных, включающих частичные результаты и так называемые «отклоняющиеся» данные. В тексте приводились лишь средние значения. Словом, специалисты по радиоуглеродному анализу продолжали высказываться туманно.

Все это было совершенно непрофессионально, тем более что, в нарушение обычных правил профессиональной этики, требующих представления научной работы на суд рецензионного комитета еще до публикации, заметку не читал ни один компетентный статистик – как показало дальнейшее развитие событий.

Первые реакции

Критика со стороны туринских властей, в частности профессора Гонеллы, чувствовавшего себя униженным, была крайне бурной. В интервью изданию La Stampa 24 сентября 1988 года, разоблачая «неописуемое» поведение лабораторий и их злостные инсинуации, он не выбирал слов: «С кардиналом Баллестреро обошлись так, как не посмели бы обойтись с директором провинциального музея… Господа ученые не доверяли отрезание куска Плащаницы, не доверяли кардиналу и толпой заявились в Турин, а потом не позволили ни единому представителю Церкви участвовать в исследованиях и присутствовать при анализах в качестве наблюдателя. Как я уже говорил, и не раз – для меня это антикатолический заговор совершенно конкретных кругов, и они не могут обвинить Церковь, что она устранилась от радиоуглеродного анализа»[305].

На одной пресс-конференции он обвинил своих противников в «мафиозном» поведении[306]. Это касалось только формы.

По сути же объявление во всем мире произвело эффект разорвавшейся бомбы, посеяв шок и смятение среди католиков. Пусть Плащаница ни в коей мере не была основой Веры, но она служила «народу Божьему» – сотням миллионов мужчин и женщин, включая великих святых и нескольких пап – впечатляющим и поучительным подтверждением Страстей Христовых, которые, казалось, читались как в открытой книге: вот ужасные следы бичевания, вот кровавый отпечаток гвоздей, вот – тернового венца, вплоть до удара копьем, от которого хлынули, согласно четвертому Евангелию, кровь и вода. Словом, это был конец мифа, дисквалификация по правилу, которое не подлежит пересмотру. Эти почитаемые погребальные пелены, вокруг которых веками выстраивалось немало убеждений, исторически никак не были связаны с Иисусом Назореем. Своим роковым вердиктом наука разжаловала Плащаницу из священных предметов в подделки – да, это была умело выполненная подделка, обманувшая немало людей, и все же, бесспорно, подделка.

Другая категория верующих, которым всегда было сложно воспринимать народное благочестие, кто с некоторой неловкостью смотрел на череду «суеверных толп» перед этим тревожным священным образом, была довольна. Так, отец Жан Потен, монах-ассомпционист, не задаваясь вопросом о достоверности экспертизы, писал в La Croix 15 октября 1988 года: «Сегодня, пусть даже Туринская плащаница остается исторической загадкой и произведением невероятной красоты, она теряет священный ореол, которым была окружена, и это не может не побудить веру к поискам еще большей чистоты. Десакрализация Туринской плащаницы успешно напоминает, что истинно соединиться с Христом возможно лишь в Церкви. Его больше нет в гробнице, Он воскрес: в Евхаристии христианин встречает Христа живого, который умер на кресте и которого Господь вознес, Того, кто будет сопровождать человечество до конца времен. С точки зрения веры плащаница принадлежала к тому ветхому миру, о котором говорит святой Павел, к миру, поглощенному Воскресением. Даже если кто-то сожалеет о ней, вера соглашается ее отбросить, ведь она тоже принадлежала ветхому человеку».

Дебаты и полемика

Чуть больше горечи было в опубликованной в 1992 году работе Одиль Селье, заместительницы директора первого цикла С в Католическом институте Парижа, «Знак плащаницы. Святая Плащаница из Турина: от реликвии к изображению» (Le Signe du linceul. Le Saint Suaire de Turin: de la relique à l’image). Несмотря на определенную духовную стойкость, ее размышления о стесняющем характере реликвии были не лишены двойственности. Видение Воскресения, которое внушал туринский предмет этим крестоносцам нового рода, по ее мнению, представляло собой «тревожные отклонения», поскольку делало его слишком историческим и материальным.

«В то время как большинство теологов, верных традиции Церкви, утверждают, что это событие можно постичь лишь посредством свидетельств учеников, они хотят показать, что можно осознать само событие, вне зависимости от толкования учеников, и, напротив, что именно это объективно известное событие позволяет осознать веру учеников и современных христиан. […] Вызывает также сожаление неосознанный материализм, ведущий к наивному вещизму таких изображений. Факт Воскресения понимается в позитивистском смысле как грубая реальность с физико-химическими материальными свойствами, которые можно постичь наукой независимо от веры»[307].

Начались настоящие дебаты. Действительно, «прямое» лицезрение драмы Страстей и Воскресения Иисуса на Плащанице не может позволить обойтись без ее понимания посредством евангельского и церковного канона. Но, стремясь толковать эти два высших момента Спасения исключительно в духовном смысле, не рискуем ли мы впасть в чистый символизм и «мифологизирующее» прочтение в духе Рудольфа Бультмана, совершенно неприемлемое для Церкви?

И все же многие христиане и более традиционные католики, внимательно следившие за последними научными открытиями, не были готовы терпеливо сносить нападки прессы, несущие неявный антикатолический характер. Крайне удивленные результатами, они задавались вопросом, всё ли лаборатории сделали правильно, не было ли в их анализах технических ошибок. Сильно повредили защитникам подлинности Плащаницы яростные атаки на «научную и церковную мафию» и критика с переходом на личности со стороны члена Лиги католической контрреформы[308] брата Бруно Бонне-Эмара, столь же хорошего знатока святой Плащаницы, сколь и яростного полемиста, чьи возмущения в какой-то момент передавала Il Messagero. Так, доктор Тайт был назван «фальсификатором и извращенцем», Риджи и Тесторе – «манипуляторами», а кардинал Баллестреро, вскоре покинувший свой пост, – соучастником в «плане преступной подмены».

Приходится согласиться, что, несмотря на нарушения процедуры, запятнавшие чистоту эксперимента, надменность и себялюбие некоторых специалистов по радиоуглеродному анализу, считающих свои результаты «окончательными», чего научная осторожность призывает не делать никогда, представляется сложным заподозрить три лаборатории радиоуглеродного анализа, а также всемирно известный Британский музей в грубом подлоге. Это явно не входило в их интересы.

И все же в результатах анализа был один тревожный факт: заявленный возраст точно соответствовал тому, который ожидали получить отрицатели подлинности Плащаницы, то есть моменту ее точно задокументированного появления во Франции – в Лире, около 1354–1355 годов. До исторических открытий, установивших связь между погребальными пеленами, попавшими из Эдессы в Константинополь (в частности, миниатюр рукописи Прая конца XII века), и полотном, хранящимся в Турине, считалось, что до этой даты царит полная неясность. А поскольку известно, что, прежде чем приниматься за работу, лаборатории радиоуглеродного анализа всегда стремятся узнать предполагаемую датировку объекта, возникает вопрос, не связанный с поиском злого умысла, не повлияло ли это на них при расшифровке данных и статистической калибровке. Отсюда и требование скептиков ознакомиться с тем, в чем им было