Моя Африка - Юрий Маркович Нагибин

Мы хлюпали сквозь дождь, утратив всякое представление о нашем местонахождении, как вдруг справа, внизу, открылся ширью океан, темный, вспененный; громадные валы пушечно рушились на берег. И щемяще-восторженно прозвучали во мне слова Александра Блока: «Есть еще океан!..»

Я был уверен, что ливень если и кончится, то новым всемирным потопом, но, когда мы достигли устья реки Уилу, что в среднем течении именуется Ниори, а у истока — Ндио, небо разом расчистилось, заиграло солнце на желто-взмученной воде, прорезаемой неуклюжим паромом, а из маленькой пивной высыпали отдыхающие по воскресному дню жители приречного поселка и принялись отплясывать мамбу под звуки радиолы. Наши тут же кинулись фотографировать, а на площадке перед входом в пивную зазвучал гневный голос местного Цицерона. Африканцы — прирожденные ораторы, это общеизвестно. Голос старого плешивого трибуна то утончался до стона флейты, то рокотал горным обвалом, в нем звучали гнев, укоризна, печаль, насмешка, возмущение и жесткая требовательность:

— Фотографируйте, о чужеземцы, нашу природу, — вещал старец, — если это доставляет вам удовольствие, наши джунгли и наш океан, нашу реку и наших птиц. Но оставьте в покое людей, особенно если они веселятся. Не касайтесь наших священных обычаев и наших развлечений, они не для вас. Но уж если вы переступили порог дозволенного, — тут голос его взлетел к горним высям — то платите по крайней мере деньги!..

Платить никому не хотелось, поэтому фото- и кинолюбители быстренько вернулись в машины. Перед тем как тронуться, переводчик Володя купил у какого-то паренька двух колибри, связанных за тонюсенькие лапки, и выпустил птичек на волю. Они мелькнули кобальтово-золотистыми вспышками и вмиг истаяли в воздухе…

Теперь нам предстояла самая волнующая часть программы — конголезский обед в ресторанчике на берегу океана. Но перед этим мы свернули к знаменитому ущелью Луанго, одноименному лежащей внизу бухте. На край этого ущелья век назад вышел де Бразза и обомлел при виде отверстого красного зева земли. Меж кустов по отвесной пади змейкой вилась тропинка, на дне ущелья скрывался в зарослях родник, и женщины спускались с глиняными кувшинами на головах.

К ресторану мы пробирались словно утайкой — низом, по едва приметной в траве и густом кустарнике проселочной дороге. Затем, с ходу одолев крутой подъем, вынеслись на запруженную машинами площадку перед рестораном, к самой кухне, располагавшейся под открытым небом. У жаровни орудовали две аппетитно-толстые, как и полагается поварихам, веселые женщины; одна жарила шашлычки на коротких шампурах, другая опаливала щипаную курицу. Другие куры доверчиво крутились возле стряпух, расклевывая кишки и желудки своих незадачливых товарок.

Под сырным деревом за колченогим столиком устроилась веселая компания: молодые большеглазые женщины в национальной одежде — куски ткани, которыми были обернуты их длинные ноги, напоминали макси-юбки — и элегантные мужчины в костюмах-тропикаль и ярких галстуках. Светло-шоколадный тон лица некоторых женщин выдавал метисок. Женщины громко смеялись и высоко подымали бокалы с розовым вином.

В ресторане, вернее под соломенным навесом, где стояли длинные грубо сколоченные деревянные столы и лавки, было людно, шумно и по-домашнему просто. Тут все были знакомы между собой. Мужчины слонялись от стола к столу, похлопывали друг дружку по плечам, нежно целовали детей и церемонно — пальцы женщин. Я еще раз убедился, что смешанные браки не редкость в Конго, чаще встречается сочетание черного мужа с белой женой. Далеко не все дети брали поровну от отца и матери, нередко верх одерживало африканское начало, но никогда — европейское.

Наш провожатый, молодой ветеринар, учившийся в Советском Союзе, назвал нам собравшихся здесь. Сплошь — нынешние или бывшие президенты, вице-президенты, министры, был даже какой-то посол-министр, красавец двухметрового роста, с такой звучной и плавной французской речью, которой позавидовал бы Лабрюйер. Я никогда еще не попадал в столь изысканное общество. Мне думается, что всякая молодая государственность тяготеет к бюрократическому излишеству, создавая пышные должности и высокие чины в количестве большем, нежели то необходимо. Сказывалось и прошлое Браззавиля, административного центра французской Экваториальной Африки, чиновничьего рая. Стать чиновником было верхом мечтаний каждого честолюбивого конголезца. В дальнейшем я узнал, что сокращение и демократизация управленческого аппарата — одна из насущных задач республиканского правительства. Кстати, многие из знатных людей, сгрудившихся на малом пространстве приморского ресторанчика, похоже, забывали о приставке «экс» к своему званию.

И был обед из десяти смен, с шашлыком, взрывавшимся во рту, с двумя рыбными блюдами, с жареными цыплятами и рагу, с вареной маниокой и мелкотолчеными, заправленными оливковым маслом стеблями маниоки, напоминавшими то ли шпинат, то ли содержимое куриного желудка, с салатом-латуком, помидорами и огурцами, с сыром пяти сортов, с плодами манго, апельсинами, бананами и ананасом, с терпковатым белым и благоуханным розовым вином.

А потом мы купались в океане. Я лежал на заплеске под давно умерившими свой пыл мягкими волнами, вверху синело бездонное небо, в нем растворялись изумрудные верхушки деревьев, а там, за колченогими столиками, были все эти прекрасные женщины и столько разного начальства, и я думал, что это и есть счастье.

Когда уже в сумерках мы возвращались в город, предварительно навестив церковь, где хранился стол, за которым де Бразза снедал и заготовлял липовые документы для обмана доверчивых царьков, а также католическую школу, где отец Годар с самоуверенным смирением служителя божьего рассуждал о любви к чернокожим братьям, в то время как его овчарка, ластясь к белым, оскаливала желть клыков на черных, чем разоблачала лицемерие пастыря, — мы вдруг увидели на дороге в свете фар чудо чудное, диво дивное. Перед нами на велосипеде ехала громадная серебряная рыба, по бокам ее литого тела ритмично двигались, крутя педали, худые черные ноги. Чудо объяснялось совсем просто: рыбак приторочил пойманную сетью рыбину (он называл ее акулой, но у конголезцев всякая большая рыба — акула) к двум жердям, закрепленным на багажнике. Рыба была так велика, что закрывала его со спины, лишь ноги торчали наружу…

На следующее утро мы отправились в порт. У причала — с десяток грузовых пароходов разного водоизмещения. Самые крупные прибыли из ФРГ, под названиями судов более мелким шрифтом выведено: Гамбург. Были суда из Южной Америки, Мавритании, Голландии и малыш из Дании, даже удивительно, как он отважился на столь дальнее путешествие. Светловолосые и заросшие, как хиппи, немецкие матросы в грязно-белых джинсах, повиснув в люльках над пучиной, подмалевывали облупившиеся имена судов.

Основа конголезского экспорта — матиба, красное дерево, действительно багряно-красное по распилу. Можно часами смотреть, как подвижные и с виду неосновательные автокары с платформой-зацепом ловко подхватывают