Персоны и персонажи - Сергей Львович Макеев

Детство короля

В раннем детстве Генрик почти не общался со сверстниками, жил в собственном мире игр и фантазий. С отцом, матерью, сестрой Анной его связывало родство, но не душевная близость. Может быть, самым близким существом для Генрика была певунья-канарейка. Мальчик и птица понимали друг друга без слов: оба заперты в клетках, оба лишены свободы и полета. Но птичий век короток, канарейка издохла. Генрик решил ее похоронить по всем правилам.

Он уложил птичку в коробку, смастерил крест и отправился во двор, куда ему запрещали ходить.

Мальчик выкопал могилку под каштаном. Подошел сын сторожа и спросил:

— Ты что это делаешь?

— Хороню мою канарейку.

— Не годится ставить крест над еврейской канарейкой!

В этот день Генрик осознал, что он еврей и что он смертен. Притом как-то по-особому, по-еврейски, смертен.

Генрик Гольдшмидт родился 22 июля 1878 года в Варшаве, в ассимилированной еврейской семье. Его отец Юзеф Гольдшмидт был известным столичным адвокатом, публицистом и писателем. Гольдшмидты говорили и писали по-польски, были убежденными польскими патриотами. Юзеф и его брат Якуб выступали за приобщение евреев к общественной жизни и культуре Польши. В многочисленных статьях они призывали заменить традиционное еврейское образование — светским, объявляли сбор средств на создание детских приютов и ремесленных училищ, где еврейские юноши могли бы получить хорошую профессию. В то же время «братья Гольдшмидты» — их называли, как братьев Гримм, — рассказывали о своем народе и в литературных жанрах. Юзеф написал роман о социальных проблемах еврейской общины, Якуб — о женщинах, которых нужда толкнула на панель.

Януш Корчак., конец 1930-х гг. Реконструкция фотографии Эдварда Познански

Их идеи встречали понимание в узком кругу либеральной интеллигенции. Большинство же поляков не признавали евреев своими соотечественниками, даже таких просвещенных патриотов, как Гольдшмидты. С другой стороны, и ортодоксальные евреи считали деятельность ассрмрлянтов разрушительной для религии и традиционных ценностей.

В семилетием возрасте Генрика отдали учиться в русскую начальную школу. Большая часть Польши входила тогда в состав Российской империи, и в русских школах были под запретом польские язык и история. Дисциплина была строгой. На глазах Генрика высекли розгами одноклассника, правда, за дело — озорник помочился на тряпку, которой стирали с доски. Но картина публичной экзекуции запомнилась Генрику на всю жизнь. Вообще, знакомство со взрослым миром убедило мальчика в том, что детей здесь, по меньшей мере, не уважают: бьют, толкают, угрожают — то в шутку («вот отдам тебя злому старику!»), то всерьез («сейчас ты у меня получишь!»). В общем, ходил он в школу через силу, хотя учился хорошо.

Отец Генрика, бывало, выходив из себя, больно драл сына за уши, впадал в ярость, заставая мальчика за игрой в кубики, называл недотепой и дураком. Впрочем, потом успокаивался, и между ними устанавливался хрупкий мир. Но вот, когда Генрику исполнилось одиннадцать лет, у отца произошел нервный срыв, появились признаки душевного нездоровья. Мальчик все глубже уходил в себя. Он много читал, учил языки, сочинял стихи, а затем и прозу. В четырнадцать лет Генрик написал свой первый юношеский роман «Исповедь мотылька», в котором мечты и идеальная любовь разбиваются о грубую реальность.

Отцу становилось все хуже, наконец, в начале девяностых годов его пришлось поместить в клинику для душевнобольных. Счета за лечение быстро опустошили квартиру Гольдшмидтов — картины, фарфор, резная мебель скоро были распроданы. Генрик начал давать уроки детям из знакомых зажиточных семей, зарабатывать деньги. В домах, где он преподавал, к нему относились как к прислуге, это больно ранило Генрика. Но ему нравилось учить и воспитывать, он видел в своих учениках самого себя, и, решая их проблемы, избавлялся от собственных комплексов. Он даже написал свою первую педагогическую статью для еженедельника «Шипы». Юный педагог призывал родителей заботиться, в первую очередь, не о своем комфорте, а подумать о детях, не перепоручать их гувернанткам и домашним учителям, но самим заняться воспитанием. Он высказывал надежду, что будущее поколение матерей предпочтет модным романам книги по педагогике.

Отец Генрика умер внезапно, обстоятельства его смерти остались невыясненными. Все-таки, 52 года не такой преклонный возраст. Возможно, его сознание временно прояснилось, он понял всю тяжесть своего состояния и решил сам уйти из жизни… Восемнадцатилетний Генрик стал единственным кормильцем и опорой семьи. Но его самого мучил страх, что он, по собственным словам, «сын сумасшедшего, а это наследственная болезнь». Эти переживания он изложил в романе «Самоубийство» и еще во многих стихотворениях. Так продолжалось до тех пор, пока некий редактор не отозвался на стихи «О, дайте мне сойти в могилу!» — циничным: «Валяй, сходи!»

«Я буду не писателем, а врачом, — решил Генрик Гольдшмидт. — Литература — всего лишь слова, а медицина — это дела». В 1898 году он стал студентом-медиком.

Его университеты

Но и студент-медик Генрик Гольдшмидт не оставил литературных опытов. Именно в студенческие годы он начал подписывать свои произведения, подписываясь: Януш Корчак. Так звали героя популярного исторического романа Ю. Крашевского «История Янаша Корчака и дочери меченосца». Литературная легенда гласит, что наборщик по ошибке изменил «Янаш» на «Януш». Так или иначе, отныне в Польше появился писатель Януш Корчак, но документы и статьи на профессиональные темы он подписывал своим подлинным именем: Генрик Гольдшмидт.

Некоторые знакомые спрашивали: зачем тебе, талантливому литератору, медицина? «Чихов был врачом, — отвечал он, — это придало особую глубину его творчеству. Чтобы написать нечто стоящее, надо быть диагностом». Кроме того, у него на руках находились мать и систра, нужен был твердый заработок.

А жизнь вокруг стремительно менялась. Варшава превратилась в индустриальный центр, десятки тысяч вчерашних крестьян ютились в трущобах. Особенно тяжелым было положение детей, маленьких оборвышей. Их интересы никто не представлял и не защищал. Вскоре уличные мальчишки ужи узнавали студента-медика, готового выслушать их печальные истории и отдать свой последний грош. Однажды за Корчаком погнался беспризорник и… вернул ему 20 копеек.

— Я вам соврал, что отец прибьет меня, если я вернусь домой без денег.

— Почему же теперь тебе стало совестно? — удивился Корчак.

— Вы поцеловали меня в лоб. Так меня только мамка целовала. Она померла…

Как многие его сверстники в эти годы, Корчак посещал подпольные кружки, где в основном обсуждались две революционные стратегии: борьба за национальную независимость Польши или социалистическое переустройство всей бывшей Российской империи, включая Польшу. Кроме того, Корчак ходил на лекции Летающего университета — так называлось нелегальное учебное заведение, постоянно менявшие адреса. Именно там Корчак изучал педагогическое наследие