Дикая собака - Пекка Юнтти

свой первый раз была здесь, – сказала она. – Тогда было предзимье, мороз трещал в березах. Мы сбежали сюда, поскольку не могли придумать другого места, куда пойти. Вечером сидели на берегу, как и сейчас. Северное сияние пробегало по глади озера, и Млечный Путь прослеживался в море звезд.

– Вероятно, было красиво.

– Кайра знает, когда стоит сиять.

Аава ущипнула меня за бок так, что я взвизгнул. Гагара прокричала в северной части озера, и эхо повторило эти звуки. Я прислонился к Ааве, спрятал лицо в ее волосах и втянул в себя ее запах, как бы собираясь сохранить его на зиму.

– Кейо был на два года старше меня. Он переехал после лицея в Оулу, – рассказывала Аава. – Я сказала, что приеду следом, но так и не поехала.

– Почему?

– Не знаю. Не могла. Уехала позже, но в другие города.

– Но ты вернулась. Многие не возвращаются.

– Мне пришлось.

Сиги мелькали кругами в неподвижной воде. Синички шуршали в елях, с которых свисал толстый бородатый лишайник.

– Здесь так хорошо. Ты такая хорошая, – сказал я, сжав Ааву в объятиях. – Спасибо.

– За траханье и водку не благодарят, – отрезала она и, вырвавшись из моих объятий, встала. Я смотрел на нее в замешательстве, а она пояснила, рассмеявшись, что это такая поговорка.

– Ну и поговорки у вас.

– И правда, много. А теперь давай сделаем так, что я схожу в туалет, а потом мы продолжим.

Аава свернула на тропу. Слишком большие сапоги болтались на ее голых ногах. На ходу она приподняла подол своей фланелевой рубашки так, что стали видны обнаженные ягодицы. Судя по смеху, она знала, что я смотрел.

Рассеянный свет летней белой ночи проникал сквозь хлопковую занавеску, задернутую на окне. Мы заперли дверь ржавым крючком, в основном по привычке, поскольку кто бы мог прийти в такую глушь. Наши тела изгибались на нарах, прижавших друг к другу, словно мы были сбившиеся от холода в кучу гадюки в каменной выемке.

Ее рука схватила мою руку и направила в нужное место. Она предлагала себя сама, я вошел в нее, и мы начали качаться. Ночь наполнилась вздохами и запахами человека, и мы не хотели быть нигде, кроме как здесь, в полумраке бревенчатой избы на деревянных нарах со старым матрасом, где мочились мыши и паук сплел в углу паутинную ловушку.

Утром мы проспали долго. Птицы громко пели в лесу на берегу озера. Ветер проснулся. Он вздыхал в кронах, сломал ветку ели, бросив ее на серую жестяную крышу. Какой-то зверь заскребся в углу хижины. Моя рука онемела, потому что голова Аавы лежала на бицепсе, но я не смел пошевелиться, поскольку магия могла бы исчезнуть. Мы пребывали в ней после этого, и было так хорошо.

Я никуда не стремился в эту ночь. Забыл все свои мечты. Холмистая тундра Руйи[43] и окутанная морозным паром упряжка ездовых собак были далеко, я чувствовал сладкое равнодушие ко всему этому. Не вспоминал прошлого, не нес с собой этот груз, ни от чего не убегал. Только теперь полностью понял: насколько сильно я бежал вслед за своими мечтами, настолько же сильно спасался бегством. Убегал не только от шахты или шайки Никканена, не от тех живых мертвецов в третьем доме по улице Хеленантие, убегал от чего-то, что меня покинуло. В итоге я был как Нанок, испуганное животное без дома. Разве я смогу его когда-нибудь поймать, если мы оба убегаем?

Я коснулся губами уха женщины и поцеловал. Аава ответила бурчанием, прижавшись ко мне задом.

– Останемся еще? На вторую ночь, – прошептал я.

– Нам нечего есть.

– Ведь у нас есть мы.

– Ты будешь винить меня, – пробормотала Аава сонным голосом и протянула палец к моим волосам.

– Буду, – сказал я, повернувшись к ней снова.

Жир кумжи потрескивал в костре. Аава крутила решетку гриля в руках, вокруг хижины витал аромат, от которого мой живот свело в конвульсиях. Я влил в нее всю свою мужскую силу. От меня осталась только оболочка мужчины, иссушенная горячей ночью и потным днем. Мы занимались любовью в избушке весь день, и после финального акта мои руки так похолодели, что Аава испугалась, решив, что у меня начался приступ. Мне было плохо.

Аава откопала в шкафу растаявший сахар, нашла остатки риса в пакете и заявила, что в следующий раз надо пополнить аварийный запас. Она быстро оделась и взяла инициативу в свои руки. Скомандовала мне искать под камнями личинок и червей, пока она приготовит удочку. Достала из-под стрехи старое осиновое удилище, осмотрела леску и крючок, сняла поплавок, подергала леску и решила, что та должна выдержать.

Я отдал собранную добычу Ааве и безвольно последовал за ней к устью канавы. Перед ручьем она подняла руку и дала сигнал остановиться. Нацепила личинку на крючок и приблизилась к ручью под защитой кустов. Отойдя на несколько метров от воды, она слегка качнула крючок, чтобы поймать течение. Когда тот оказался среди камней, вода взорвалась.

– К счастью, ты еще в сознании, – хмыкнула Аава и перевернула рыбу на тлеющих углях. – Этот малыш уже почти готов.

– Поешь сначала ты. Я могу подождать.

– Ты ешь первым. Я не возьму на себя вину за то, что случайно чуть не затрахала тебя до смерти.

Ааве смешно. Мне – нет. Не грустно, не стыдно и нет раздражения. Не чувствовал ничего. Аава протянула рыбу и кастрюлю с рисом. Я положил ложкой рис на тарелку, березовой палочкой вскрыл кожицу рыбы и смешал рыбу с рисом. Хватанул месива, язык обожгло, но мне было все равно. Аава протянула еще одну рыбу и улыбнулась своей тихой улыбкой. Она явно получала удовольствие: у нее перед глазами разворачивался моноспектакль одного мужчины, комедия в лучшем виде.

Я уже ел третью рыбу, когда Аава наконец принялась за свою. Состояние мое улучшилось. Холодный пот на спине высох. Я наполнил свою чашку водой и опустился на кочку рядом с Аавой. Взял голову рыбы и начал выковыривать съедобные куски из щек и затылочной части.

– Разрешено ли так ловить рыбу? – спросил я, закидывая в рот добытый кусок. – На удочку?

– Разве ты не был голоден?

– Да просто размышляю, что ловля на удочку запрещена в проточной воде.

– Ну, а я думаю, можно взять, когда голоден! – Аава вспыхнула. Наверное, она не поняла суть вопроса. Вероятно, закон кончался на границе леса. Так казалось уже и раньше. Полицию вроде бы эта местность не интересовала. Они позвонили один раз и объявили, что