Вещи мертвого человека - Дмитрий Валерьянович Лекух

А куда деваться?! Друзья все-таки.

Особенно, если реально стареем: я же чистую, хоть и довольно обидную, правду людям сказал…

– Ты знаешь, – задумчиво говорит Димыч, – а мы ведь даже не стареем, а тупо вырождаемся нахуй. Наше поколение, скажем так, «тридцать пять плюс», мало напоминает лучшие образцы человечества. Рядом с теми же Дедом, Главным, да вообще людьми оттуда – Миткова, оба Киселя, Гурнов какой-нибудь, про Соловьева или Леонтьева я уж и не говорю – мы просто засранцы. Но мы адские монстры по сравнению с теми, кто идет следом за нами: там даже конкурировать не с кем. Там, конечно, любой пидор Дудь. Но только если в него бабло совершенно безжалостно вкладывать: без бабла под «модельную раскрутку», способную сделать в глазах зомби из любой бабы-яги Василису Прекрасную, а заодно и Премудрую, несмотря на три класса образования, тут вообще никак. Да даже и бабло не всегда помогает. Тот же Дудь, все же помнят, был полным говном даже на спортивном телеке. А меня, среди вас и близко не звезду, туда до сих пор слезно зовут, только бабла столько дать не могут, сколько я сейчас печенью зарабатываю. Там, в этой самой моей любимой спортивной журналистике, так вообще какая-то адова пустота…

Молчим.

Думаем.

– Да ты и не сможешь сейчас на телеке, Дим, – кривится Никитос. – На административной должности еще туда-сюда, а на творческой – это вряд ли. Если ты, разумеется, не монстр, как «старики», тобою только что упомянутые – совсем полная жопа. Стандарты, стандарты, стандарты. Камера идет туда, ведущая поправляет локон на третьей минуте левой рукой и немного смущенно улыбается. Причем стандарты западные, разумеется. Американские, если быть совсем точными. Чуть реже британские, что еще хуже. Они бы у нас и какую-нибудь Black Lives Matter внедрили с удовольствием, да только негров, к счастью, в стране хрен да ни хрена. И не какие-нибудь «шпионы Госдепа» – собственное политическое начальство старается, которому народ-болван куда больше нравится. И не потому, что они плохие, просто им народом управлять надо, а как умными управлять? Поэтому – стандарты. Которые вообще никак не бьются с нашей ментальностью, и оттого народ чувствует, что ему тупо ссут в уши, и отчаянно на нас матерится. Нас хоть Главный, спасибо ему, при всех его недостатках, от этой беды еще как-то прикрывает. На некоторых других каналах уже вовсю этот ад, Израиль и Палестинская автономия. Но вот в чем ты прав, Димыч, так это в том, что Главный, который тоже не молодеет ни хуя, хотя бы видит себе подмену: в Глебе вон. Во мне. Да еще двух-трех человек легко навскидку назову. Я себе замены уже не вижу. Хотя, если честно, смотрю, и давно. Вечно на этой позиции сидеть тоже не будешь. Согласен?

Димыч виновато морщится. Что-то мне это не нравится ни хрена…

– Ничо, – тихо ржу. – Вот определит Главный себе в преемники, допустим, Вилена. Сам впереди своего собственного визга с телека убежишь. Куда угодно, хоть к Деду на дачу управдомом. Развели тут пафос на ровном месте…

Никитос неожиданно сглатывает. О подобного рода подлянке он, боюсь, и не думал.

Ничего…

Даже полезно.

Главный Вилена ни в какие «преемники» себе, конечно, не назначит: он, конечно, зомби уже почти, но отнюдь не дурак.

И не враг своему, считай, детищу.

А вот Вилену ежей в штаны насыпать, пожалуй, не лишним будет: иметь своим «доброжелателем» нашего Никиту, объективно одного из лучших информационщиков страны, да и по жизни человека, скажем так мягко, совсем не самого простого и отнюдь не самого доброго, я бы не желал никому.

К тому же у Никитоса ипотека и целых трое детей.

Так что чревато, знаете ли.

Лично я, наверное, не рисковал бы…

Димыч задумчиво вертит в руках пустую рюмку.

Аккуратно ставит ее на край стола.

– Да, – говорит даже с некоторым уважением, – парни. Умеете вы настроение испортить. Причем абсолютно профессионально. Это даже не какие-то банальные способности, это реально талант.

Теперь ржем уже мы с Никитой.

– А то, – фыркаю, разливая ледяную пока еще водку по маленьким, чуть ли не тридцатиграммовым рюмкам. – Это, мой друг Димочка, и есть профессиональная политическая журналистика. Как она есть.

– «Ничего не сделал. Только вошел», – дурачится вслед с неподражаемым грузинским акцентом Никитос.

Акцент, кстати, действительно неподражаемый – это не профессиональный журналистский штамп. Точнее – профессиональный, конечно.

И журналистский.

Но не штамп. А всего лишь изгибы профессии: Никита все кавказские войны, считай, которые при его жизни случились, снимал из самого центра событий и по все стороны всевозможных «линий фронта». Да и бабушка у него по материнской линии – грузинка вроде. Он у нее, сам рассказывал, все детство провел: родители были хоть и «сановные», но настоящие археологи.

Каждое лето «в поле». Причем, в связи со спецификой профессионального интереса, не в простом и не сильно благоустроенном.

Не благословенный Крым.

Хакассия, Алтай, Семиречье.

Тюрки, короче. Малыша туда с собой особо не повезешь.

Вот и путал в детстве маленький Никитосик значение слова «папа», потому что по-грузински «папа» – это как раз «мама». А бебиа Софико никакая не «баба», потому что бабуа звали Дато и он, бабушка говорила, уже давно умер.

Н-да. Побросала нас жизнь, конечно.

Поколение, рожденное на самом излете СССР или совсем немного попозже – это, конечно, беда.

Глава 45. Вы таки будете смеяться…

Еще на выходе из бани обнаружил на смартфоне нереальное количество непринятых звонков.

От Деда.

От Главного.

От водителя, естественно.

От продолжающей пока пребывать в своих теплых и ласковых италиях любимой беспечной жены.

В Риме +26 и солнце. А, извините, здесь?!

Больше всего звонков было от Леськи, вдовы Стаса. Можно подумать, что я ничего не помню уже…

Ну обещал.

Да.

Обещал – значит, сделаю. Приеду. Завтра же.

К тому же на эти записи ее бывшего – уже во всех смыслах этого слова – мужа теперь и мне самому будет весьма любопытно взглянуть. Там может быть много весьма и весьма интересного. Не очень верю, что полезного, но интересного – точно.

Да и не могу я себя преодолеть, что бы мне друзья про «позднего Стаса» ни говорили. Да, я и сам прекратил с ним любые формы общения. Но все равно когда-то это был мой едва ли не самый близкий друг. И он, этот мой «почти лучший друг», когда-то был совсем другим: большим, веселым, шумным.

По-мужски очень красивым.

Именно по-мужски.

И еще.

Он