Георг Енач - Конрад Фердинанд Мейер

– О каком нечистом средстве ты говоришь? Надеюсь, не об отречении от нашей веры?.. – тихо спросил Вазер.

– Именно об этом я и говорю! – с дерзким вызовом ответил Енач. – Переменил одну личину на другую.

– Ты изучал в Цюрихе богословие, – промолвил Вазер и закрыл лицо обеими руками.

Сквозь пальцы его закапали тяжелые слезы.

Енач хлопнул его рукой по плечу и крикнул:

– Ну, чего ты в самом деле разрюмился, как баба? Будто уж это так важно! У меня, друг, на совести и не такие вещи. – И, меняя тон, серьезно спросил: – Что вы знаете в Цюрихе о сражении при Рейнфельдене между войсками герцога Бернгарда и войсками императора? Я подробностей не знаю, но в Тузисе говорили, что герцог Роган ранен.

Вазер уклончиво ответил:

– Кажется, его состояние серьезнее, чем это казалось вначале…» – И замолк.

– Скажи мне правду, Генни, – настойчиво сказал Енач, – он умер?

И на лицо его легла серая тень.

В это мгновение к досаде Вазера, жаждавшего поговорить со своим другом и отвести с ним душу, загудели колокола, звавшие их в ратушу.

Енач взял со стола сверток бумаг, заключавший в себе спасение Граубюндена, поднял его перед лицом Вазера и произнес:

– Дорого заплачено!

XV

После торжественного собрания в ратуше, на котором Енач вручил совету договор о мире, начались приготовления к блестящему празднику, который в тот же вечер давал в честь его город Кур.

Только началась Масленица, и жительницы Кура рады были случаю повеселиться. Минувшая зима никаких развлечений им не дала, и они скучали по обществу находчивых и общительных французских офицеров, в прежние годы каждую неделю приезжавших из прирейнской крепости в Кур. Отцы города охотно предоставили зал заседаний для танцев и веселых масок и все остальные комнаты по обе стороны зала для угощения.

Одна из боковых зал, где помещалась судебная палата, называлась залом Фемиды. В нескольких шагах от дверей вырезанная из дерева ярко расписанная статуя Фемиды восседала на фантастическом троне из оленьих рогов, опускавшемся с потолка на трех цепях. Плотный граубюнденец, стоя на высоком табурете, торопливо утыкал рога восковыми свечами, но язык его не отставал от его рук и работал так же быстро и неутомимо. Он бросал меткие забавные словца в группу молодых людей, в кружевных воротниках и шелковых чулках с пышно завязанными бантами. Компания была уже немного навеселе и громким смехом поощряла толстяка на дальнейшие шутки.

– Так это вы, дядюшка Фауш, – спросил, смеясь, один из слушателей – были гением-вдохновителем генерала Енача?.. Сознайтесь, вы же подсказали ему и этот план, достойный Макиавелли? Но отчего вы сами играли в нем такую скромную роль?

– Что следует натравить Испанию на Францию и Францию на Испанию, а там тихонько высвободить собственную голову из этой петли? – подхватил говорун. – Да и тут дело не обошлось без меня. Я намекал ему на это, когда мы встретились с ним в Венеции. Но сам я за такие дела браться не хотел, я предпочел остаться верным своему демократическому прошлому. Только скажу вам: самым великим для Граубюндена днем был тот день, когда я переправил французское посольство через границу.

И Фауш сделал повелительный жест правой рукой, в которой держал восковую свечу.

В это время к группе молодых людей подошел присутствовавший в торжественном собрании член совета и оживленно стал рассказывать, с каким достоинством Енач вручил бургомистру Майеру договор и какую красивую речь произнес цюрихский бургомистр, принесший от имени республики поздравления генералу Еначу.

– Генни Вазер! – воскликнул Фауш. – Тоже школьный товарищ. Вот увидите, господа, какую я с ним сегодня шутку сыграю, благо под маской все позволено.

Тем временем зажглись все огни, и зал стал наполняться.

В нишах широких окон шептались молодые женщины и записывали на своих веерах танцы, обещанные ими стоявшим перед ними кавалерам. Начали съезжаться и именитые граждане. Прибыл внушительный бургомистр Майер со своей представительной супругой, в дорогих жемчугах, с большим достоинством волочившей за собою длинный затканный золотом шлейф. Вслед за ними вошел в зал доктор Фортунат Шпрехер. Появление его всех удивило. Лицо его было мрачно, и он, по-видимому, нисколько не разделял всеобщего праздничного настроения. Всегда избегавший шумных собраний, доктор сделал над собою усилие цюрихского гостя ради. Он не хотел лишить его удовольствия провести вечер в обществе его очаровательной дочери. Амантия Шпрехер в своем белом платье, под руку с почтенным бургомистром, имела вид стыдливой целомудренной невесты.

Вазер подвел ее к группе молодых девушек, расположившихся живописным цветником у входа в зал Фемиды. В это время с лестницы донесся звон шпор, мужские шаги, и вошел Енач со своей многочисленной свитой из офицеров. Он сразу стал центром всеобщего внимания. Он и теперь еще всегда и везде выделялся своим могучим сложением и красотой своего страстного мужественного лица.

Он стоял посреди зала подле бургомистра Майера и его жены, приветствуемый со всех сторон. Вдруг, к ужасу Майера, доктор Шпрехер с похоронным лицом остановился под люстрой, поднял правую руку, призывая к молчанию, и заговорил:

– Дорогие сограждане, многие из вас недоумевают, глядя на меня, и спрашивают, чем я так угнетен. Я тщетно пытался скрыть мою печаль под маской веселости, подобающей сегодняшнему торжеству. Я прошу прощения за то, что больше скрывать причину моей скорби не в силах, и не взыщите, если я омрачу вашу радость. Наш высокий покровитель, дорогой друг наш, герцог Генрих Роган скончался.

Шпрехер окинул взглядом притихшее, пораженное его последними словами общество.

– Читайте! Читайте! – раздалось со всех сторон.

Шпрехер вытер слезы с глаз и прочел трогательное описание смерти благородного герцога, получившего смертельную рану в сражении при Рейнфельдене.

Взволнованные гости рассыпались по углам зала, тихо разговаривая небольшими группами. Как и в тот день, когда герцог уезжал из Кура, Енач с потемневшим лицом стоял один посреди зала.

Бургомистр Майер подошел к нему и почтительным, задушевным тоном заговорил:

– Мы предлагаем отложить на несколько дней устраиваемый в честь вас праздник, генерал, и мы уверены, что вы ничего против этого иметь не будете. Вам лучше, чем кому бы то ни было, известно, как расположен был к нам герцог, и вам, конечно, тягостно будет это притворное веселье с памятью об усопшем в сердце.

Енач молчал и презрительно смотрел на неблагодарную толпу, из-за далекого и мертвого уже герцога забывшую о присутствии своего спасителя.

В другом конце зала уже