Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

лихие курьеры, как почтовые кучера, наше почтение. Подискутируем о свинговом иконостасе? Этак нетривиально, вдали от канонов. Не сочтите за расизм, друзья мои, но так бывает, что у белого Гудмена Бенни оркестр в самом деле звучит лучше, чем у черного Хендерсона Флетчера. Даже если он исполняет те же самые аранжировки. А у еврея и кларнетиста Арти Шоу sound & groove, пожалуй, еще интереснее и, главное, лиричнее, чем у еврея и кларнетиста Б.Г. (прошу не путать с Б. Гребенщиковым), несмотря на всю забористость гудменовского кларнета. Для многих – божественного.

Если вы меня не поняли, привыкнув к искусственному адреналину, тогда хромайте к другим диджеям. Но лучше, друзья, отдохните. От эгоистических зигзагов докучного бопа и лязгающего бешенства рока только напряг. За окном и так гром и молнии, строгий реал бытийной невыносимости напрягает, зачем дополнительный? От техно – тесно в ушах. Вы заметили, как легко складывается красивая классическая цепочка: кларнеты, кораллы, донна Клара? Даже те из вас, которые ни сном ни духом, тем не менее смутно чувствуют, что с этими предметами во вселенском удачном и не очень удачном прошлом что-то происходило. Нечто очень важное и отчасти продолжающееся по сей день. То, что нас исподволь сопровождает. Ион или озон, которого, конечно, осталось немного, но невидимая кристаллическая решетка в полной сохранности. Драгоценные камни, фианит-цирконий, стразы, магический хрусталь, жемчужная нить, волшебные кристаллы майора Олтона Гленна. Вот, позванивая стекляшками, лисьим шагом вступает оркестр, известный степист сообщает о не менее известной особенности атмосферы, характерной для еще одной страны, в которой учился поэт Ленский. Вот мотив подхватывает его имбирная подруга, королева чечетки. На нее, кстати, старалась походить Осенева. Чечетка, чечетка, любимое занятие нашей маленькой Пруденс, той, которая будет о тебе заботиться, как тебя бишь? Кто ты, счастливый избранник? Какой-нибудь царь (Дарий) или боксер (Дариус Михальчевский), революционер (Тадеуш Внезапный) или богатырь (Самсон), кибернетическое чудо (Тесла Самсунг) или просто влиятельный стилист (Видал Сассун) и его верный слуга (китаец Ваш Эн Го)? Рандеву можно назначить первой ночью полнолуния на фестивале ледяной музыки. Там солируют инструменты, сработанные изо льда. Посреди норвежского маленького городка, который с внешним миром соединяет лишь железная дорога, одна-единственная.

Однако в ситуациях сложных и пронзительных мы забываем про музыку. Мы ее не только не анализируем, но даже не слушаем. Когда отовсюду наступают (и кругом сплошные) MS-DOS и Дос Пассос. Досвидос, подсос. Или вирус какой-нибудь. Несмотря на все маневры и мантры, манки и мансы из серии Gesegnet seid ihr, Wald und Au… geeignet[81]. В сенно-башенных лабиринтах маячат несколько вещей и явлений: ложка хлористого кальция по утрам или рыбьего жира, щенки, неумолимо превращающиеся в собак… Кому военно-полевая игра «Зарница», кому учебный предмет со странным названием ОБЖ. «Основы безопасности жизнедеятельности». Мы мысленно возвращаемся в детский мир.

Опс. Обж, фаберже, пмж, жлп. Пожилая повариха из ресторана «Бурлеск» правил безопасности не соблюдает: возвращается всегда одна – и в то же время – домой. В одно и то же время. В веселом подпитии. Теперь ее дом – гостиница. Не тюрьма – и на том спасибо. Бывает, что сам придумаешь себе тюрьму и сам сидишь в ней. У хозяина «Бурлеска», видимо, бартер с отелем, который держат самозваные потомки Егора Бидно. Вот и поселили повариху бесплатно. За теткой числился коммунальный долг, уже приставали приставы, судебные исполнители. Есть от чего запить и вообще быть не в себе. Но сегодня ночью она выглядела особенно странно, церемонно, изменила прическу и ее когда-то целеустремленный взгляд был почти обращен внутрь. Не хочу аналогий с самим собой, но, по-моему, ей тоже не хватало твоих фантастических глаз, Пруденс…

А я, дежуря, каждый раз прислушиваюсь к стуку каблуков на лестнице: вдруг это ты ВОЗВРАЩАЕШЬСЯ? И, как всегда, не заходишь в лифт. Повариха не носит такие туфли. Наверное, каблуки изобрел тот, кто хотел, чтобы женщину всегда было слышно. А мужчине – больно. Чтобы она ритмом шагов информировала о своем приближении. Даже если эта женщина – небинарная личность. Как ты сможешь заметить, Настасья (конечно, если ты когда-нибудь прочтешь эти строки), о тебе думают все, включая меня.

Короче говоря, повариха Ксенофонтова возвращается в пьяном виде с работы, поднимается по ступеням, держась за стенки, судорожно обхватывает перила, цепляется, хотя ей всего лишь на второй этаж. Ведь только наша радиорубка поверх поварихи. Отдельного камбуза здесь нет. Косясь на круглые лампы лестничной клетки, кухмистерша, наверное, вспоминает вчерашнюю поездку на глиссере. А как еще в район добираться? Поезда до особого распоряжения отменены, вокзал сносят, автобус один раз в сутки курсирует – трасса на ремонте, не всем в радость объезд через лес. Но вчера на реке был шторм, дебаркадер разнесло в щепки. Речной трамвай опоздал. Погрузились. Попутчик робкий, уставился в книгу, глаз не поднимет, читает рассказ или притворяется. Книгу с перепугу вверх тормашками перевернул, ничего не понять. О чем рассказ? Таковы поварихины мысли. А сосед переживает, что лацканы засаленные и обшлага, не брит, забыл побриться, бедняга, эх, не побреешься на неделю вперед. Она тем временем достала блокнот, что-то пишет, ручка из прозрачной зеленой пластмассы, похожая на леденец. Думаю, сочиняла рецепт. Если автор токкат и фуг, центровой композитор, мастерит симфонию «Токарь и центрифуга», сидя за кухонным столом, значит, и повар способен, не выходя на кухню, выдумывать славные кулинарные комбинации. Рецепт прост. Нужно забросить и верньер, и рейсфедер, и рейсмус. Не вычислять, не ловить. Любая партитура – не случай. Так замышляется борщ.

Впрочем, об этом уже что-то толкал Барсук. Я у него подслушал, теперь повторяю. И он, и Шустров учились на музыкантов, нет, вру, Шустров нигде не учился, но профессию лабуха когда-то освоил. В свое время ему не хватило терпения. На большее. Ну не мог он спокойно наблюдать, как посреди плоской заснеженной клавиатуры возвышаются темные узкие бараки других клавиш. Сей прискорбный факт был просто невыносим. Что-то лагерное мерещилось ему в этом сочетании. Вгонявшее в ступор. Да и музыкальная нота, вылетающая из черного деревянного ящика, – вещь эфемерная; вот токарь, склонившийся над станком, вытачивает деталь, тонмейстер, оператор, орудуя кнопочками, умудряется превращать и консервировать звук, а что тачает герр Клавиршпилер? Нарушает тишину? Пытается запечатлеть свой согбенный корпус в пространстве? Вырвать инструменту зубы? Содрать эмаль с мануалов, шлющих привет башням из слоновой кости?

«Все это – грязные мартовские сугробы на обочинах тонких бюджетных струек, примитивных мелодий, повальной дигитализации и электронных примочек», – вердикт Шустрова жесток. Факт перемены вкусов и запросов в