Любовные и другие приключения Джакомо Казановы, рассказанные им самим - Джакомо Казанова

эти развлечения наводили лишь тоску. После пяти недель жизни в Лондоне у меня не было еще возлюбленной, настоящей подруги. Я оставался один в своих необъятных апартаментах, и дни казались мне столь же бесцветными, что и ночи. Как найти в целом городе молодую особу, которая, по крайней мере, напоминала бы мне тех, кого я любил когда-то? Я безуспешно ломал себе голову, но в конце концов придумал вот что. Призвав хозяйку дома, я сказал ей:

– У меня есть намерение сдать второй и третий этажи. Поэтому извольте повесить на двери такое объявление: «Сдается внаем второй и третий этажи с обстановкой для молодой девицы, совершенно независимой, которая согласна не принимать никаких визитов ни днем ни ночью».

Прочитав его, старуха громко засмеялась.

– Отчего такое веселье? Вы думаете, никто не придет?

– Напротив, у нас будет целая процессия девиц, как на католический праздник, помяните мое слово.

– Так что же вы смеетесь?

– Просто это смешно. Сколько просить с них?

– Присылайте всех ко мне. О цене я договорюсь сам.

– Не забудьте, что за ваш счет будут развлекаться все кому не лень.

Объявление было повешено, каждый прохожий останавливался и высказывал свое мнение. Однако прошло два дня, и никто не являлся. На третий день я прочел в газете «Сент-Джемс кроникл»: «Очевидно, тот, кто хочет сдать верх этого дома, сам живет в первом этаже и, желая пользоваться приятным обществом, намеревается лично следить за неукоснительным исполнением объявленных условий. Мы, однако, хотим предупредить неизвестного, что он подвергается большому риску быть обманутым в своих ожиданиях. Во-первых, девица, снявшая весь этаж на весьма выгодных для себя условиях, может только ночевать, или являться всего раз в неделю, или даже отказаться принимать визиты, которые, возможно, захотел бы сделать ей сам автор объявления».

Я был доволен прочитанным – газетчик давал мне советы, которые могли оказаться полезными. Лондонские газеты тем и интересны, что пишут буквально обо всем. Я никогда не кончил бы эту главу, ежели захотел бы упомянуть о всех девицах, которые начиная с третьего дня осаждали мой дом: у меня уже начали истощаться предлоги для отказа. Мою гостиную заполняли старые девы за тридцать лет, вдовушки, увядшие красавицы и разведенные дамы. Потом стали являться едва достигшие зрелости девочки. Легко представить, сколько всяких лиц повидал я за две недели. Они поглощали все мое время, и голова у меня совершенно разламывалась. Попадались даже шутники, переодевавшиеся женщинами. Один (или одна) на мое замечание по поводу растительности на подбородке отвечал, что у них в семействе все женщины носили бороду.

Наконец в один прекрасный день явилась молодая особа не более двадцати лет, просто, но со вкусом одетая. Я увидел нежное и милое лицо с выражением скромного достоинства. Она не позволила мне встать, сама взяла стул и произнесла на чистейшем итальянском языке:

– Я хотела бы снять комнату на третьем этаже. Надеюсь, сударь, вы не откажете мне, поскольку я согласна исполнить все объявленные условия.

– Синьорина, вы будете занимать не одну комнату. Я предоставляю вам весь этаж.

– Благодарю вас, но это слишком дорого. Я могу тратить на квартиру не больше двух шиллингов в неделю.

– Моя цена как раз совпадает с этой цифрой. Кроме того, в вашем распоряжении будет также и кухарка.

– Я скажу ей, сколько она может тратить на мой стол, но это так мало, что мне просто стыдно.

– Даже если ваши возможности не превышают двух пенни, она будет доставлять вам все необходимое. Синьорина, не краснейте за свою похвальную осмотрительность, заставляющую вас соразмерять расходы с возможностями.

Мы обо всем договорились, и я велел снять объявление. Незнакомка сообщила мне, что выходит только по воскресеньям слушать мессу в часовне баварского посольства, а также каждое первое число за причитавшимися ей тремя гинеями пенсии. Она сама просила меня никого не впускать, кто бы и под каким бы предлогом ни явился к ней.

Когда она ушла, я приказал всем слугам относиться к этой даме с величайшим почтением. Они сообщили мне, что она приехала и уехала в карете.

– Тут дело пахнет обманом, – заявила старая экономка.

– Обманом? Почему же? Как меня могут обмануть? Да и девица показалась мне отменно добродетельной. Как ее имя?

– Мисс Полина.

Одержимый непреодолимым желанием любить, я хотел видеть в избранном мною предмете средоточие всех прекрасных качеств. Я предполагал всевозможные препятствия, но зарождавшаяся во мне любовь лишь возрастала от этого. Слишком самоуверенный, я уже льстил себя надеждой на успех, ибо какая женщина может сопротивляться настояниям истинно влюбленного благородного человека? Я вспомнил, что она вошла очень бледная, а когда уходила, на ее лицо возвратился яркий и свежий румянец. Сие несущественное обстоятельство показалось мне благоприятным предзнаменованием для исполнения моих надежд.

Первое августа оказалось для меня зловещим днем. Я получил из Парижа письмо мадам де Рюмэн, в котором она сообщала о кончине маркизы д’Юрфэ, невольно отравившейся своей «универсальной панацеей». Она оставила сумасбродное завещание, сделав своим наследником родящегося от нее после ее же смерти сына. Особая приписка облекала меня полномочиями опекуна для сего новорожденного, пока еще не явившегося на свет. А до свершения посмертных родов во владение всем состоянием усопшей, оценивавшемся в два миллиона, была введена маркиза дю Шатле. Я впал в совершенное отчаяние из-за той статьи, которая касалась непосредственно меня, ибо уже знал с полной уверенностью, что буду жестоко осмеян всем Парижем.

Лондон – это самое неподходящее в целом свете место для человека с тяжелым сердцем. Все здесь печально и угрюмо. После отъезда Полины я понапрасну старался избавиться от глубокой тоски и, чтобы хоть чем-нибудь занять себя, бесцельно бродил по городу. Когда ноги и сердце отказывались служить мне, я обычно заходил в кофейню и разглядывал посетителей, что несколько отвлекало меня от мрачных мыслей. Все эти попугайские лица, эти сжатые рты, открывавшиеся как бы от действия пружины, чтобы издать пронзительно-скрипучие звуки или же с размеренностью механизма поглощать длиннейшие тартинки[203] и опустошать огромные сосуды с чаем, являли собой престранную картину. Можно подумать, что лица англичан созданы наподобие машины. Ни один народ не обладает такой привязанностью к своим обычаям, которые, впрочем, несмотря на их оригинальность, имеют в себе нечто однообразное, отражающееся и физиономиями людей.

Для иностранца, который вроде меня не понимает их языка, это однообразие должно представляться особенно разительным.

Проходя утром по Пикадилли, я заметил там толпу народа и осведомился у повстречавшегося мне Мартинелли о причине сего сборища.

– Все эти люди, – отвечал он, – сгрудились вокруг человека, который