Путь Абая. Книга IV - Мухтар Омарханович Ауэзов

но был уверен, что они придут вовремя, что сама совесть подскажет ему их. Вот и подошел его черед. Абай встал, снял с головы тымак. Его смуглое лицо стало бледным, спокойным. Заложив руки с тымаком за спину, он заговорил:

- Братья! Вы привлекли меня свидетелем по этому недоброму делу, что заставило собраться в одном месте весь люд одного дуана. Я и пришел дать свои свидетельские показания, как вы того потребовали. Я не могу рубить с плеча, тем более, что здесь собралось немало самых почтенных людей. Замечу лишь, для некоторых должностных лиц, сидящих тут, что человека красит вовсе не место, не должность. Человек находит свое счастье только в согласье с другими людьми. И я желаю, чтобы каждый человек нашел свою верную дорогу, свой счастливый жизненный путь. Справедливость - единственное снадобье от душевных ран. Справедливость, правда, - даже если она горькая. Лекарство всегда горькое, но я верю, что это лекарство вылечит вас от любого недуга. Вы, я понимаю, и сами думали обо всем этом, я же, насколько мне хватает ума-разума, стараюсь быть откровенным и говорить то, что представляется справедливым моей душе. Скажу прямо: это дается не легко!

Абай остановился, переводя дух. По толпе прошел ропот: все видели, что перед ними человек искренний и открытый.

- Люди все разные, - продолжал он. - Есть среди людей злоба и коварство. Иные размышляют только об этом. Говорят в народе: «трудно выкопать колодец иглой». Мне же думается, что копать колодец иглой легче, чем изгонять коварство, жестокость из душ некоторых чванливых гордецов. Именно эта мысль и есть главное в моем сегодняшнем свидетельстве!

Не все собравшиеся поняли, о чем так настойчиво хотел сказать Абай, но всем и каждому было ясно, что акын говорит очень важные, сокровенные слова. Он не стал углубляться в частности, в обстоятельства схода, но, оказавшись выше повседневности, напомнил о самой чистоте человеческой души, будто выдвигая на всеобщее обозрение новую ценность.

Среди бедно одетых жатаков рода Уак, жадно внимающих Абаю, сидел и Дармен. Он слышал одобрительные возгласы, цоканье языков вокруг, чем казахи привыкли выражать свое восхищение.

- О, Аллах, айналайын! - слышалось отовсюду.

- Да сбудутся твои мысли, пусть тебе сопутствует удача!

- Кто вспомнит о справедливости, как не ты!

Слыша все эти суждения, Дармен невольно загляделся на Абая, словно глазами незнакомого, постороннего человека. По его назиданиям и стихам, уму и душевным порывам Дармен прекрасно представлял себе этого человека. Тем более ему было удивительно сознавать, что вышел он из той же самой среды, что породила Кунанбая, где выросли и продолжают произрастать люди, подобные этому общему предку.

Много раз думал Дармен об одном: сможет Абай отринуть образы своих предков, если их честь на самом деле будет задета? Искренне преклоняясь перед старшим другом, он уже давно мечтал увидеть своими глазами этот миг. И вот, похоже, он настал! Как раз сейчас Абай и подошел к той узкой двери, каменному порогу предела своих испытаний.

«Как поступишь, Абай-ага, как преодолеешь этот порог?» - думал Дармен, весь напрягшись, подавшись вперед, внимательно прислушиваясь...

Во время своей речи Абай не слышал ни единого звука со стороны биев, к которым обращался, зато за спиной явно различал возгласы одобрения, слышал, как в многочисленной толпе кто-то восхищенно цокает языком.

Это были лишь вступительные слова, теперь Абай сообщил, что переходит непосредственно к свидетельским показаниям. Тут Оразбай и его родственники, сидящие рядом с ним, близкие ему не только по крови, но и по духу, оцепенели, потупившись в неприязненном ожидании.

- Не стоит спрашивать меня об обстоятельствах набега то-быктинцев на людей Кокена этой весной, - сказал Абай. - Никто не будет отрицать, что набег был. Как же такое произошло? Почему люди Кокена решились дать отпор тобыктинцам? Давайте вместе поразмыслим над этим...

Сказав так, Абай перешел с нынешних дел на события давнего прошлого:

- Я сам - сын рода Тобыкты, и должен, по праву, его защищать. Что я и сделаю, по собственному разумению, никому и ни за что не продаваясь. Именно защищая тобыктинцев, я и буду говорить откровенно о разбойных деяниях, о высокомерии, о насилии с их стороны. Я говорю это не со стремлением очернить тобыктинцев, а напротив - с намерением обелить их. Здесь я говорю о невинном их большинстве и о низости малой кучки тобыктинцев, подстрекавших кроткое большинство на преступное деяние. Я хочу оправдать моих сородичей в глазах кокенцев, размежевав их от злодеев и смутьянов, которые тоже суть - тобыктинцы!

Сказав эту тяжкую правду во весь голос, Абай почувствовал такое облегчение, что даже воздух полуденной жары показался ему прохладным. В то же время он видел, как заколыхались в разных местах лица тобыктинцев, как яро блеснул на него издали злобный глаз Оразбая.

- Астагыпыралла! - проворчал кто-то.

- Из ума выжил! - добавил другой сердитый голос.

- Предатель, изгой! - послышались ругательные возгласы в заволновавшейся толпе.

Абай лишь нервно повел плечами и продолжал во весь голос говорить о том, как на протяжении пятидесяти-шестидесяти лет тобыктинцы, начиная с правления Кунанбая, бесцеремонно занимали, силой отнимали стойбища и поселения рода Уак. Земли Жымба, Аркалык, Кушикбай, захваченные его отцом, бесспорно, принадлежат роду Уак. Перечисляя земли Акжал, Торекудук, Каракудук, Обалы, Когалы, из-за которых разгорелся кровавый спор, Абай даже точно назвал, какому аулу, какому роду кокенцев они принадлежат. Тобыктинцы насильно заняли все эти земли, бесцеремонно расселялись на них, и теперь, когда число людей Кокена выросло, и они потребовали вернуть свои законные владения, призвав с этой целью землемера, то-быктинцы пытаются подавить Кокен силой.

Обо всех этих обстоятельствах Абай поведал подробно и ясно, едва сдерживая досаду и гнев. Теперь многие тобыктин-цы молчали, опустив глаза, поскольку Абай привел неопровержимые факты.

Затем он перевел разговор на весенний набег, дерзкую выходку, совершенную нынешними Кунанбаями. Они заставили рыдать не только кокенцев, но и самих тобыктинцев. Абай рассказал о тех людях, кто пострадал в огне, который разжег Ораз-бай, обо всех увечных, убитых, плененных, об их обездоленных родственниках.

Голос его задрожал, глаза покраснели от напряжения, дыханье прерывалось. Он говорил с трудом, с яростной, мучительной борьбой в голосе, но сама мысль об этих людях как раз и заставила его преодолеть свою слабость, твердо и уверенно продолжать обличительную речь:

- Все вы видели, что я пришел на это собрание не в назначенный час, а позже. Задержало меня вот что: я хотел узнать побольше о пострадавших в том проклятом